Макс Хейстингс - Вторая мировая война. Ад на земле

В Варшаве жители голодали, но все еще цеплялись за надежду, что с Запада придет помощь. Уполномоченный по гражданской обороне говорил знакомому: «Вы же знаете англичан: они долго раскачиваются, но они уже идут» 43. Пассивность так называемых союзников сначала сбила миллионы поляков с толку, потом привела в ярость. Офицер, служивший в кавалерии, писал: «Мы гадали, что же происходит на Западе и когда перейдут к активным действиям французы и британцы. Мы не понимали, отчего наши союзники не спешат нам на помощь» 44. 20 сентября польский посол в Лондоне обратился по радио к соотечественникам: «Сограждане! Знайте, что ваши жертвы не напрасны, их смысл, их красноречивый язык явственно слышат здесь. Войска наших союзников уже готовятся к бою. Наступит день, когда победоносные штандарты возвратятся с чужбины в Польшу» 45. Но, даже произнося эти слова, граф Рачинский, как он признавался позднее, понимал, что это – лишь поэтическое преувеличение. Какие уж там союзнические войска!

В Париже польский посланник Юлиуш Лукасевич горько упрекал французского министра иностранных дел Жоржа Бонне. «Так нечестно! Вы сами знаете, что это нечестно! – твердил он. – Договор есть договор, вы обязаны его уважать! Понимаете ли вы, что, пока вы медлите с нападением на Германию, каждый час отсрочки несет смерть тысячам польских мужчин, женщин и детей?» Бонне пожал плечами: «Вы бы предпочли, чтобы погибали женщины и дети в Париже?» 46Американский корреспондент Дженет Флэннер писала из Парижа: «Складывается впечатление, будто войны все еще пытаются избежать, не допустить, чтобы она разгорелась всерьез. Возможно, члены правительства не хотят войти в историю как первые отдавшие приказ атаковать, или же эти усилия по предотвращению войны отражают настрой населения – люди хотя и исполнены отваги, но сбиты с толку и не знают, что думать. Ведь это первый в истории случай, когда уже после объявления войны миллионы людей на обеих сторонах продолжают надеяться, что столкновения удастся избежать» 47.

Французы вовсе не хотели переходить в наступление на линии Зигфрида, на чем настаивал Черчилль, и тем более не собирались бомбить Германию из опасения навлечь на себя месть немцев. Британское правительство также не отдавало ВВС приказа атаковать наземные цели на территории Германии. Член парламента от консерваторов Лео Эмери пренебрежительно писал о премьер-министре Невилле Чемберлене: «Он всей душой ненавидел войну и старался вести ее как можно меньше» 48. Передовицу The Times поляки вряд ли могли воспринять иначе, как насмешку над их несчастьем: «При виде агонии своей измученной страны жители Польши могут отчасти утешаться мыслью, что им принадлежит сочувствие и даже глубокое почтение не только союзников в Западной Европе, но и всех цивилизованных народов мира». Нередко высказывалось мнение, что в середине сентября 1939 г., когда большая часть немецкой армии была связана действиями в Польше, союзникам представлялась идеальная возможность для наступления с запада. Однако Франция была к подобному шагу не готова – скорее психологически, чем со стратегической точки зрения, – а Британский экспедиционный корпус, не слишком многочисленный и все еще не полностью переправленный на Континент [3], мало что мог сделать. Немцы с легкостью отбили бы его атаку, даже не прерывая продвижение на восток. Бездеятельность британского и французского правительства соответствовала воле их народов. Секретарша из Глазго Пэм Эшфорд записывала в дневнике 7 сентября: «Практически все считают, что через три месяца война закончится… Многие думают, что, когда Польша будет разбита, не останется смысла продолжать войну» 49.

Поляки могли бы заранее предугадать пассивность союзников, но подобный цинизм ошеломлял. Современный историк Анджей Сухцич писал: «Польское правительство и польское командование стали жертвой обмана и предательства со стороны западных союзников. Никто и не пытался оказать Польше эффективную военную помощь». Варшава уже предвидела скорую гибель, и Стефан Стажинский обратился к горожанам по радио: «Судьбой нам назначен долг отстоять честь Польши». Спустя годы польский поэт превознес эту речь мэра, переведя ее на звучный эмоциональный язык стихов:

Через три недели польское сопротивление было сломлено. Столица все еще не пала только потому, что немцы предпочитали сначала уничтожить ее, а затем овладеть руинами. Час за часом, день изо дня продолжались беспощадные воздушные налеты. Медсестра Ядвига Соснковская описывала сцены, происходившие в ее госпитале под Варшавой 25 сентября:

«Процессия раненых из города – бесконечный марш смерти. Свет отключился, врачи и сестры перемещались со свечами в руках. Операционная и перевязочная уничтожены бомбами, мы все делали в лекционных залах на обычных дощатых столах. Поскольку не хватало воды, мы не могли прокипятить инструменты и только протирали их спиртом. Человеческие обломки клали на этот импровизированный операционный стол, и хирург тщетно пытался спасти жизни, ускользавшие под его руками. Трагедия за трагедией. Привезли девушку шестнадцати лет – копна золотых волос, лицо нежное, как цветок, дивные сапфирово-синие глаза полны слез. Обе ее ноги до колен представляли собой кровавую кашу, где осколки костей не отличить от плоти, – пришлось ампутировать ей обе ноги выше колена. Пока хирург не начал, я склонилась над этим невинным ребенком, поцеловала ее в бледный лоб, погладила ее золотые волосы – а что еще я могла сделать? К утру она тихо скончалась – цветок, сорванный безжалостной рукой» 51.

Понятно, что профессиональные военные не могут позволить себе сантименты по поводу ужасов войны, и все же потомство не оставит без осуждения тот оппортунизм, с каким германские генералы мирились с личностью своего фюрера и с тем чудовищным преступлением, в которое он их втянул. Генерал Эрих фон Манштейн считался одним из лучших немецких военачальников той эпохи, и впоследствии он с гордостью заявлял, что вел себя как офицер и джентльмен. Тем не менее его записи времен Польской кампании и позднее свидетельствуют о типичной для его касты бесчувственности. Сама по себе война вызвала у него восторг: «Решение фюрера оказалось гениальным, мы видим, как реагируют западные державы. Его предложение решить польский вопрос было настолько уместным, что Англия и Франция, если бы они в самом деле хотели мира, должны были бы подтолкнуть Польшу к согласию». Вскоре после начала кампании Манштейн наведался в отделение, которым недавно командовал: «Трогательно было видеть, как офицеры обрадовались при моем внезапном появлении. Кранц [его преемник] сказал мне, что командовать в боевой обстановке столь прекрасно вымуштрованной дивизией – одно удовольствие».