Макс Хейстингс - Первая мировая война. Катастрофа 1914 года

В то время радио по-прежнему казалось чудом тем, кто родился до его изобретения. Как-то ночью в радиорубке флагманского корабля Битти Lion в Скапа-Флоу один из офицеров, надев наушники, завороженно разбирал несущуюся в эфире морзянку: «Мы слушали российского главнокомандующего на Балтике, слушали Мадрид, немецкого главнокомандующего из его твердыни на другом берегу Северного моря. Как забавно было переключаться между немецким и британским командующими – двумя голосами, которые значили бесконечно много для всех нас, – противопоставлять их тональность и воображать, что они говорят» {735}.

Благодаря Сороковому кабинету немецкие переговоры вскоре перестали быть загадкой для британского верховного командования. Растущий поток сообщений, перехватываемых цепью приемных радиостанций Адмиралтейства по восточному побережью, расшифровывался, переводился и прочитывался в пределах нескольких часов. Флот снисходительно прощал гражданским переводчикам незнание морского лексикона, в результате которого в Отдел оперативного командования попадали, например, расшифровки следующего содержания: «2-я [немецкая] боевая эскадра выплывет в 2 часа пополудни и вернется в гавань перпендикулярным курсом в 4 пополудни». Поскольку базой для немецкого флота служил Вильгельмсхафен и многие приказы отдавались на бумаге или по телефону, Моргун Холл не мог рассчитывать на то, что предугадает каждый шаг противника. Однако благодаря техническому совершенству немецких передатчиков корабли Ингеноля переговаривались по радио куда больше, чем Королевский флот. Кроме того, первым же делом после вступления в войну Британия перерезала подводные телеграфные кабели, обеспечивающие Германии связь с остальным миром. Тем самым она вынудила Берлин передавать большое количество уязвимых для перехвата международных сообщений по радио, и морские радиограммы часто предупреждали Гранд-Флит о выходе противника в море за несколько часов.

Однако в последующие после Гельголандского сражения месяцы удача не раз меняла сторону, и Королевский флот частенько попадал впросак. 22 сентября подлодка U-9 потопила три старых британских крейсера, несущих бессмысленный дозор у голландского побережья. Hogue, Aboukir и Cressy беспечно шли ровным курсом, капитаны даже не подозревали о том, что в глубине могут находиться подлодки. Когда получил пробоину первый корабль, а затем и второй, невероятно, но шедший следом остановился, как и предыдущий, чтобы подобрать уцелевших – в результате погибло 1400 человек. Многие моряки немецкого флота завидовали командиру U-9, который вернулся в порт победителем. Лейтенант Кноблох с Rostock размышлял в дневнике: «Должно быть, очень лестно возвращаться в гавань после таких достижений» {736}. Его чувства разделяли многие. Эрнст Вайцзеккер с гордостью отмечал успех U-9, резко контрастировавший с бездействием надводного флота: «Сегодня приятно быть морским офицером» {737}.

27 октября новый британский дредноут Audacious подорвался на мине у северного побережья Ирландии. Несколько последующих месяцев Адмиралтейство выставляло себя в нелепом свете, отказываясь признать факт потопления даже в приказах по флоту, несмотря на то что очевидцами события оказались сотни американских пассажиров проходящего лайнера Olympic, а немецкие школьники получили традиционный выходной в честь победы. Тем временем рейдеры, нападавшие на торговые суда (особенно прославившийся в этом отношении Emden), успешно делали свое черное дело на противоположной стороне земного шара, в Тихом и Индийском океанах. Вечером 1 ноября произошла трагедия у берегов Чили, когда допотопная крейсерская эскадра контр-адмирала сэра Кристофера Крэдока была уничтожена адмиралом фон Шпее близ Коронеля.

В своей небольшой книжке под названием «Голос флота» (Whispers from the Fleet) Кристофер (Кит) Крэдок предупреждал, что «бездумная лобовая атака никогда не доводит до добра». Однако именно ее он и предпринял, выведя свою эскадру из-под прикрытия 304-мм орудий броненосца Canopus, поступившего под его командование. Капитан Canopus получил донесение от старшего инженера-механика, что из-за технических неполадок корабль должен сбросить скорость до 12 узлов. 36 часов спустя выяснилось, что у инженера-механика сдали нервы – на самом деле необходимости замедлять ход не было, но броненосец уже отстал от эскадры на 300 миль, поэтому при Коронеле сражаться не мог.

Выяснилось это слишком поздно, когда Крэдока было уже не спасти. И хотя его старые броненосные крейсеры Good Hope и Monmouth были укомплектованы командой из резервистов и единственным боеспособным кораблем можно было признать лишь легкий крейсер Glasgow, Крэдок не стал спасаться бегством от превосходящих сил противника. Верный слуга короля, он был произведен в рыцари за «личные заслуги» перед Его Величеством; как и остальные флотские офицеры, он помнил, какой позор навлек на себя адмирал Эрнест Трубридж, не став преследовать Goeben и Breslau в Средиземном море, когда война только начиналась. И хотя его собственные силы были куда скромнее, чем у Трубриджа, Крэдок вступил в бой и вскоре погиб вместе с 1600 британскими моряками и своей эскадрой. Асквит писал Венеции Стэнли в сердцах: «Надеюсь, бедолага лежит на дне – в противном случае он заслуживает трибунала» {738}.

Коронель, не имевший стратегической ценности, нанес удар по британскому престижу и переполошил и без того нервничавшее британское правительство. Джеллико часто называют перестраховщиком, чья чрезмерная осторожность впоследствии лишила Королевский флот крупной победы у берегов Ютландии. Однако благоразумие главнокомандующего, пусть и не сулившее лавров, выгодно контрастировало с самоубийственным поступком Крэдока, импульсивностью Битти и тактической недалекостью, которая привела к потоплению Hogue и двух других однотипных крейсеров подлодкой U-9. Тем не менее правительство жаждало громких побед. Асквит с привычной беспечностью, подтверждавшей его негодность на роль руководителя страны в военное время, писал Венеции Стэнли 4 ноября, после Коронеля: «Я говорил Уинстону… пора бы ему уже чем-нибудь похвастаться. А еще у меня разбилось несколько тарелок» {739}.

На самом деле, разумеется, кто-кто, а Первый лорд не нуждался в уговорах, чтобы пойти на риск: он как раз принял одно крайне опасное решение. В октябре принца Луиса Баттенбергского сместили с должности, и Черчилль попытался восполнить недостаток «твердой руки» в Адмиралтействе, назначив преемником принца бывшего Первого морского лорда, адмирала лорда Фишера. Адмирал был из тех кипучих умов, которые так нравились Черчиллю, называвшему «Джеки» Фишера «истинным вулканом знания и фонтаном идей» {740}. В 1914 году идейному вдохновителю дредноута уже исполнилось 73. Его почитатели справедливо отмечают, что во время второго своего срока на посту Первого морского лорда он демонстрировал куда большую взвешенность суждений и последовательность в практических вопросах, чем может показаться по его несдержанной переписке. Однако Черчилль с Фишером вскоре поссорились и начали борьбу за главенство, которая не добавляла Адмиралтейству ни работоспособности, ни спокойствия.