Макс Хейстингс - Первая мировая война. Катастрофа 1914 года

Франция не отличалась политической стабильностью из-за сотрясавших ее постоянных смен правительства (с 1911 по 1914 год их было семь). Стране хватало собственных злободневных внутренних проблем, главной из которых был процесс по делу супруги Жозефа Кайо Генриетты, застрелившей редактора Le Figaro Гастона Кальметта. Президент Раймон Пуанкаре и Рене Вивиани, его временный премьер-министр, отплыли из Дюнкерка ранним утром 16 июля на линкоре France с государственным визитом в Россию. Оба воспринимали этот вояж как отдых – Пуанкаре писал позже о «царившем в пути ощущении покоя» {115}. Радиосвязь на корабле оставляла желать лучшего, поэтому на время морского перехода они оказались практически отрезанными от мира: «За бортом густой туман, будто нарочно скрывающий европейские берега».

20 июля французская делегация пришвартовалась у пристани Петергофского дворца, где ее встречала императорская семья и несколько министров Николая II. Французский посол Морис Палеолог услышал сказанные в ожидании французских гостей слова царя: «Не могу поверить, что [кайзер] хочет войны. <���…> Знали бы вы его так, как знаю я… сколько в нем позерства! Тем важнее для нас возможность рассчитывать в случае чего на Англию. Если Германия не выжила из ума, она ни за что не решится напасть на Россию, Францию и Англию одновременно» {116}. После обмена любезностями Пуанкаре попросил Сергея Сазонова поделиться своей точкой зрения на сараевское убийство. Согласно президентским мемуарам, министр иностранных дел не придавал событию особого значения, а известия из французского посольства в Вене с предупреждениями о том, что австрийцы могут решиться на крайние меры, не передавались в Санкт-Петербург уже который день. О последовавшем затем банкете Палеолог, приходивший во все больший восторг, писал: «Я надолго запомню эту слепящую россыпь драгоценностей на плечах дам… фантастический водопад бриллиантов, жемчуга, рубинов, сапфиров, изумрудов, топазов и бериллов» {117}. Это был последний рассвет безмятежного самодовольства правящего класса старой Европы.

Рене Вивиани был типичным водевильным французом в представлении англичан – говорливый, эксцентричный, эмоциональный, подверженный неожиданным приступам крайней грубости. Во время визита в Россию было очевидно, что его сейчас больше занимают домашние дела, чем международная обстановка: он опасался, как бы во время разбирательства по делу Кайо не всплыли компрометирующие его лично подробности, и беспокоился за свою любовницу, актрису Comedie-Francaice. Если Пуанкаре при получении известий из Парижа с растущим нетерпением надеялся прочитать что-то относящееся к европейскому кризису, Вивиани интересовали исключительно парижские сплетни. Он утверждал, что сербский вопрос непременно разрешится, поэтому торопиться домой нужды нет.

Пуанкаре, беззаветно преданный Антанте, возглавлял переговоры с Россией, записывая затем в дневнике с наигранным самооправданием: «Я взял на себя обязанности Вивиани. Боюсь, он слишком малодушен и мягкотел». Палеолог отмечал: «Инициативу перехватил Пуанкаре. Очень скоро все переговоры вел именно он, царь только кивал, всем видом, однако, выражая искреннее одобрение. Он был весь участие и понимание» {118}. Французский посол не самый надежный свидетель, однако всеобщее доброжелательное настроение во время переговоров он подметил точно.

Анализировать эту франко-русскую «встречу в верхах», как мы назвали бы ее теперь, чрезвычайно сложно, поскольку протоколов не велось и мало сохранилось соответствующих официальных документов. Мемуары основных участников уклончивы и, возможно, намеренно вводят в заблуждение относительно происходившего. Пуанкаре и Сазонов в один голос доказывали, что обсуждали общие вопросы, ничего не зная о грядущем австрийском ультиматуме Сербии. Это, возможно, неправда, поскольку русские дешифровщики успешно прочитывали дипломатическую переписку Вены. Царский Генеральный штаб был отлично осведомлен о планах и маневрах Габсбургов: кроме начальника австрийской разведки полковника Альфреда Редля, гомосексуалиста, покончившего жизнь самоубийством в 1913 году, у Санкт-Петербурга хватало и других, менее заметных агентов. Гораздо хуже Россия была информирована о намерениях Германии, однако располагала довольно точными сведениями о стратегии шлиффеновского охвата, выкупив за 10 000 рублей у некоего шпиона отчет о военных планах немецкой армии 1905 года.

Весьма вероятно, что французская и российская делегации активно обсуждали балканский кризис и договорились о жестких действиях. Пуанкаре считал немцев двуличными: «Как только мы с ними по-хорошему, они сразу же этим злоупотребляют, но стоит проявить твердость, и они идут на попятный» {119}. Твердость намеревались проявить все, и это существенно влияло на поведение держав в июле 1914 года. Некоторые историки полагают, что в Санкт-Петербурге Пуанкаре укрепил настрой на войну у Сазонова – «несчастного флюгера», как назвал его представитель британского Министерства иностранных дел Роберт Ванситарт {120}. Во время торжественного банкета во французском посольстве российский министр иностранных дел в разговоре с президентом приводил те же аргументы, что и Конрад: если кризис усугубится, России трудно будет провести мобилизацию во время страды. Тот факт, что француз отметил обсуждение подобного препятствия в своих мемуарах, позволяет предположить, что балканская ситуация представлялась Пуанкаре и Сазонову куда серьезнее, чем они признавали впоследствии.

Однако, допуская, что Франция и Россия договорились о совместном жестком противодействии австрийскому ультиматуму Сербии (включая мобилизационную подготовку в России, такую же как во время предыдущего балканского кризиса), не стоит приравнивать эту договоренность к намеренному развязыванию войны в Европе. Царь определенно не стремился к масштабному столкновению, а его генералы знали, что к 1916 году Россия накопит силы и получит перевес над Германией. Российские послы в Париже, Вене и Берлине, равно как и Юрий Данилов, генерал-квартирмейстер и самая авторитетная фигура российской армии, отсутствовали на посту до 24 июля, когда Австрия выдвинула ультиматум, что еще раз доказывает – Санкт-Петербург не предполагал военных действий. Доподлинно о встречах в верхах известно лишь то, что царь планировал в 1915 году нанести ответный визит во Францию. Во время прогулки по Неве французско-русская делегация проплывала верфи, где из-за забастовки рабочих приостановилось строительство новых линкоров. Николай II заподозрил происки немецких агитаторов, пытающихся испортить официальный визит французов, однако Пуанкаре лишь пожал плечами – «чистые домыслы».