Макс Хейстингс - Первая мировая война. Катастрофа 1914 года

20 июля The Times выпустила еще одну передовицу на ольстерскую тему под заголовком «Король и кризис». Католики бушевали не меньше протестантов: 21 июля, во вторник, Manchester Guardian сообщила, что дублинские стрелки, возвращаясь с полевых учений, выкрикивали: «Получим свободу любой ценой!» и «Снова станем отдельным народом!» Автор письма в The Economist спрашивал, как быть с опрометчивыми заверениями лорда Робертса – произнесенными в поддержку симпатизирующих оранжистам военных, – что солдаты имеют не меньшее право на свободу совести, чем одетые в британское хаки ирландские националисты, такого права требующие. Когда ведущие сторонники самоуправления Ирландии Редмонд и Диллон шли в Букингемский дворец на созванное королем совещание, их приветствовали ирландские гвардейцы в парадной форме – беспрецедентное зрелище.

22 июля основной темой в The Times по-прежнему оставался Ольстер, однако газета признавала, что на растущее напряжение между Австро-Венгрией и Сербией «уже нельзя закрывать глаза», и хотя «мы не хотели бы преувеличивать опасность… ясное понимание ее масштабов может побудить обе державы отказаться от своих намерений, пока не поздно». The Times , считая более чем очевидной угрозу самому существованию Австро-Венгрии в случае войны, надеялась до последнего, что император «одумается». Днем 24 июля Асквит был вынужден сообщить палате общин, что совещание по ирландскому вопросу у короля закончилось без резолюции. Кабинет погрузился в обсуждение предполагаемых границ шести ольстерских графств, освобожденных пока от введения самоуправления – эту уступку протестантские бунтовщики выбили практически под дулом пистолета. Однако затем министр иностранных дел сэр Эдуард Грей просветил коллег насчет драконовских условий австрийского ультиматума. Уинстон Черчилль живописал в дневнике, как «графства Фермана и Тирон тут же растаяли в ирландских туманах, а карта Европы все более и более озарялась тревожным светом» {132}.

И все же мало кто из британцев, ложась спать в ту ночь, беспокоился о том, как отразится балканская драма на нем лично. Если бы европейская война не вмешалась, не отодвинула ирландский кризис на второй план и не заставила правительство отложить введение самоуправления до поры до времени, а затем и навсегда (в 1921 году вопрос решился разделением Ирландии и предоставлением независимости южной ее части), кто знает, во что вылилось бы угрожающее британской политической системе общественное негодование, масштабы которого мы сегодня склонны недооценивать. Кроме того, ольстерские беспорядки сильно повлияли на поведение Берлина: немецкие власти, глядя, как плохо Британия справляется с внутренними проблемами, не представляли, каким образом эта измученная и расколотая страна помешает их амбициям.

25 июля The Times наконец признала серьезность ситуации, сообщив – пусть и во второй передовице – что, если Австро-Венгрия не смягчит свою позицию, «мы окажемся на пороге войны, чреватой непредсказуемыми последствиями для всех великих держав. <���…> Австро-Венгрия дает маленькому, но гордому балканскому государству лишь несколько часов на решение – быть или не быть третьей Балканской войне, причем на этот раз основной действующей силой с самого начала будет выступать одна из великих держав». Многократно подчеркивалось, что Австрия намеренно провоцирует конфликт, иначе ультиматум отводил бы Сербии больше 48 часов на раздумья, оставляя возможность для дипломатического урегулирования.

Однако британцев пока больше занимали мелкие внутренние проблемы вроде «злоупотребления автомобильными гудками», бурно обсуждавшегося в колонке писем The Times . 24 июля Асквит в письме Венеции Стэнли вновь упомянул о Балканах – сквозь неизменное олимпийское спокойствие уже пробивались тревожные нотки: «Россия пытается втянуть нас. <���…> Как ни странно, по многим, если не по большинству, пунктам Австрия права, а Сербия – нет, но все же австрийцы – самый глупый народ Европы. <���…> Своими топорными действиями они создают впечатление, будто большая держава безо всякого на то основания притесняет маленькую беззащитную страну. Как бы то ни было, положение сложилось самое опасное за последние 40 лет, однако нет худа без добра – возможно, оно заставит померкнуть страшные картины гражданской войны, зреющей в Ольстере» {133}. Архиепископу Кентерберийскому Асквит сообщил, что сербы заслуживают «хорошей взбучки». Днем 25 июля он давал открытый дипломатический прием в своей резиденции на Даунинг-стрит, где под аккомпанемент струнного оркестра немецкий посол вел беседу с сербским посланником, а Ллойд Джордж общался с многочисленными коллегами.

В ту же субботу вечером генеральный прокурор сэр Джон Саймон выступил на собрании бирмингемских либералов в Олтринхэме. Он сказал: «Мы так увязли в собственной политической неразберихе, что могли упустить серьезность зреющей в Европе ситуации. <���…> Давайте условимся, что роль нашей страны… будет с начала до конца посреднической, направленной лишь на установление более дружеских, более мирных отношений». Неудивительно, что многих европейцев, как врагов, так и союзников, коробила подобная самонадеянность.

В газетной заметке о званых вечерах в преддверии регаты в Коузе говорилось, что «в числе гостей должен был быть и прусский принц Генрих, однако в данный момент он не может покинуть Германию из-за кризиса. Есть вероятность, что он прибудет позже, если положение наладится». Уолтер Канлифф, управляющий Банка Англии, уверял гостей своего шотландского поместья Инверью, что большая война невозможна, поскольку «у Германии нет кредитов». Финансист сэр Эрнест Касселл выступил с аналогичными заверениями на блестящем приеме у миссис Джордж Кеппель по другую сторону Ла-Манша, в Клингендале под Гаагой: на крупный европейский конфликт попросту не хватит средств {134}. Однако одна из приглашенных – Вайолет Асквит – пожелала немедленно отправиться домой, к оставшемуся на Даунинг-стрит отцу. Ряд молодых людей последовал ее примеру. Гренадер лорд Ласселл сказал своему товарищу, лорду Каслроссу: «Нам лучше вернуться». Они доехали на машине до побережья и вместе с другими встревоженными соотечественниками отправились в Англию морем.

Незадолго до шести вечера 25 июля, когда истекал срок австрийского ультиматума, ответ Сербии был доставлен барону Гизлю лично премьер-министром. Пашич, сознавая серьезность момента, с угрюмым выражением лица сообщил Гизлю на ломаном немецком: «Часть ваших требований мы приняли, в остальном же полагаемся на вашу лояльность и генеральское благородство. С вами мы всегда жили в ладу». Сербы согласились на выдвинутые Веной суровые условия – за исключением требования предоставить Австрии определенные полномочия на сербской земле. Западной Европе на какой-то миг показалось, что войны удалось избежать. «Люди вздыхают с облегчением и в то же время досадуют, что Сербия сдается», – писал Андре Жид {135}. Однако Вена даже не притворялась, будто стремится к мирному разрешению: барону Гизлю независимо от ответа сербов было велено выезжать поездом в 18:30 в приграничный Земун.