Валентин Рунов - Легендарный Корнилов. «Не человек, а стихия»

Большевики осенью 1917 года сознательно сделали шаг к развалу фронта, стремясь таким образом завоевать солдатские массы и противопоставить их патриотически настроенному офицерству. Позже по этому поводу Крыленко писал: «Это был, безусловно, правильный шаг, рассчитанный не столько на непосредственные практические результаты от переговоров, сколько на установление полного и беспрекословного господства новой власти на фронте. С момента предоставления этого права (заключения мира) полкам и дивизиям и приказом расправляться со всяким, кто посмеет воспрепятствовать переговорам, дело революции в армии было выиграно».

Между тем Духонин все еще продолжал надеяться на чудо, на то, что русский солдат вспомнит о своем долге перед Родиной и не пустит врага на ее просторы. Он пытался связаться со штабами фронтов и армий с тем, чтобы узнать обстановку и выявить силы, сохранившие верность дисциплине в процессе всеобщего развала. Но его телеграммы либо не достигали цели, либо оставались без ответа.

С каждым часом всем меньше соратников и помощников оставалось около опального генерала. Одни поспешно покидали Могилев, другие затаились по своим квартирам. Ушел в отставку ближайший помощник Верховного генерал Дитерихс, который, однако, не покидал Могилев. С готовыми документами в кармане о «чистой» отставке, повышением в чине и пенсии он по-прежнему выполнял обязанности начальника штаба, уговаривая Николая Николаевича либо покинуть Могилев, либо усилить его защиту. Но тот с одинаковой неприязнью относился как к идее бегства, так и к идее защиты Ставки силой оружия.

– На мне и так грехов лежит много за ослабление фронта, не хватало еще взять на душу грех за пролитие русской крови, – говорил он. – А что касается бегства, то русской армии достаточно примера господина Керенского. Не может кадровый русский генерал, более 30 лет жизни отдавший служению Отечеству, бежать и прятаться от ответственности, как пугливая институтка. Преступлений против России и ее армии я не совершал, в этом не сможет никто меня обвинить. А других обвинений я не боюсь.

Между тем обстановка в Могилеве становилась все более взрывоопасной. Возникла угроза солдатских самосудов над офицерами. Духонин не мог допустить этого. 16 ноября по его приказу в Могилев прибыли 1-й ударный полк подполковника Манакина и сводный ударный отряд под командой полковника Янкевского. Эти шесть отборных батальонов ударников и части постоянной охраны Ставки представляли собой немалую силу, способную решать емкие боевые задачи. Но поставить эти задачи и тем самым положить начало братоубийственной войны, Николай Николаевич не мог.

Нерешительностью Верховного воспользовались его противники. Большевики развернули активную агитацию в ударных батальонах, однако их посланцы были выгнаны из казарм. Тогда за дело принялся Бонч-Бруевич. Он начал убеждать Духонина в недопустимости кровопролития, советуя вывести ударные части из города. По его же совету местными большевиками было организовано постоянное наблюдение за этими войсками, результаты которого регулярно сообщались Крыленко.

19 ноября в Могилев на паровозе прибыл посланный от Крыленко бывший генерал Одинцов. Он встретился с Бонч-Бруевичем, которому поведал о возможности прибытия на следующий день советского главковерха с отрядом. Михаил Дмитриевич поспешил заверить посланца в своей лояльности к новой власти и проинформировал его о том, что сделано для того, чтобы город и Ставка были заняты без боя.

Закончив переговоры, оба генерала направились к Духонину. Оказалось, что Николай Николаевич уже знал об их свидании.

– Ну что, наговорились? – встретил он их вопросом.

– Относительно, – признался Одинцов. – Впрочем, по самому главному вопросу как будто имеется полная ясность. Эшелоны войдут в город без боя, и если только вы не прикажете стрелять ударникам, то удастся избежать насилия как с одной, так и с другой стороны. В частности, Крыленко в этом очень заинтересован.

– Смею вас заверить, что я в том заинтересован не менее, – ответил Духони. – Вы, наверное, обратили внимание, что никаких оборонительных мероприятий в городе не проводится. Но меня волнует судьба могилевского гарнизона. Это честные и преданные России люди, привыкшие выполнять приказы своих командиров. Таких, к сожалению, сейчас осталось очень мало. Я прикажу им оставаться в казармах, но кто сможет гарантировать их безопасность после занятия города большевистскими войсками?

– Я свяжусь с Крыленко и думаю, что необходимые гарантии будут даны на самом высоком уровне, – заверил Одинцов. – Теперь остается обсудить порядок вашей встречи с новым Верховным. Думаю, что Вам, Николай Николаевич, лучше всего дождаться его в своем кабинете, где удобнее всего будет сделать доклад о положении на фронтах.

– Хорошо, – согласился Духонин и, обращаясь к Бонч-Бруевичу, попросил. – Вы очень обяжете меня, Михаил Дмитриевич, если согласитесь присутствовать при моем первом разговоре с этим Крыленко.

Бонч-Бруевич ответил согласием. Официальный разговор был завершен. Одинцов поспешно простился и заторопился на вокзал, где его ждал поезд. Духонин и Бонч-Бруевич остались в кабинете одни и некоторое время молчали.

– Что они со мной сделают? – не выдержав тягостной паузы, спросил Духонин. – Неужели убьют?

– Я думаю, что если завтра все пройдет так, как намечено, то вам придется поехать в Петроград и явиться в распоряжение Совета Народных Комиссаров. Вероятнее всего, вас присоединят к ранее арестованным членам Временного правительства, может быть, даже отдадут под суд. Но, на мой взгляд, это все же лучше, чем, находясь на свободе, считаться объявленным вне закона, – уклончиво ответил Бонч-Бруевич и под каким-то предлогом поспешил откланяться до следующего утра, … чтобы никогда больше не встретиться.

Оставшуюся часть дня Николай Николаевич разбирал служебную документацию, уничтожал некоторые бумаги, составлял оперативные сводки. По его приказу двое офицеров тщательно наносили на карту все известные рубежи соприкосновения войск сторон, другие – составляли сведения о боевом и численном составе фронтов и армий. Духонин считал необходимым подготовить передачу дел в самом лучшем виде, исключая личные амбиции в столь важном вопросе, как защита Отечества. Только убедившись в том, что все сделано так, как нужно, он отпустил своих помощников.

Поздно вечером в кабинете Духонина собрались немногие оставшиеся в Могилеве высшие чины Ставки. Бонч-Бруевича среди них не было. Сказавшись больным, он заперся в своем номере гостиницы. Посовещавшись между собой, собравшиеся начали уговаривать Николая Николаевича покинуть город до прибытия Крыленко. Ему было предложено выехать на Юго-Западный или Румынский фронты, где еще была сильна власть командующих. Однако Николай Николаевич решительно отказался, заявив, что у него осталось еще много незавершенных дел в Ставке…