Петр Андреев - Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика

Не могу не отметить еще одно важное для нас событие того дня. Покинули фольварк и только подошли к одиноко стоящему на скошенном клеверном поле сараю, как противник встретил нас залповым огнем. Метрах в сорока от нас, при первых разрывах, из-за валка клевера высоко подскочил заяц и тут же упал. Как только минометный налет кончился, я отправился, чтобы его подобрать. Заяц был без головы и хвоста и казался не менее пуда весом. Осколком ему начисто отрубило голову по шее и хвост. Других ранений не нашли. Мы были голодны, и заяц оказался кстати. Тут же его ободрали, разложили в сарае костер и устроили пир.

И еще одно отступление. На маршруте нашего движения по латвийской земле меня поражало, как отличалась жизнь латвийских крестьян от наших. Что мы видели в наших деревнях, думаю, каждому известно. То же, что есть и теперь, только помноженное на военную разруху. У латышей, которые за короткое время вхождения в Страну Советов еще не вкусили всех прелестей колхозной жизни, все было по-другому. Ухоженные пашни, сенокосы и пастбища, часто окаймленные живой изгородью из подстриженного кустарника. В хлевах по пять-семь коров. Солдаты рассказывали как сказку, что, когда хозяйку дома попросили их покормить, она сказала, что сама бедная, у нее только пять коров. Солдаты не могли понять, почему у нас всех, имеющих двух коров и больше, раскулачили и сослали в Сибирь или на Север, а у латвийских бедняков по пять коров и больше. И еще меня поразили их собаки-пастухи. В то время как у нас в качестве пастухов используют детей, у них пасут собаки. Шотландская овчарка гонит скот на пастбище, весь день пасет, не выпуская за границы выгона, а вечером пригоняет домой.

Пока не наступили затяжные бои, военфельдшер дивизиона ст. лейтенант медицинской службы И.М. Гусев решил организовать помывку личного состава, и старшина управления дивизиона ст. сержант Защепин организовал баню.

Восточнее фольварка был кустарник, за ним убранное овсяное поле. На нем установили палатку, сшитую из пяти солдатских плащ-палаток. Установили на кирпичах бочку с вырубленным в боку отверстием. Вода была рядом – кто-то еще раньше выкопал несколько ровиков для укрытия, а поскольку место было низкое, то ровики заполнились водой. Ею и воспользовались устроители бани.

Первыми пошли помыться офицеры, начальник связи капитан Шило, старший лейтенант медслужбы Гусев, старший лейтенант ветслужбы Батреддинов и лейтенант Ковалев. Ничто не предвещало грозы. Артиллерия, как наша, так и противника, молчала. Наши посчитали, что кустарник надежно скрывает место помывки от противника, но, видимо, немецкие наблюдатели засекли дым от котла, и в то самое время, когда офицеры разделись, на поле вокруг бани стали рваться мины. Одеваться было некогда, попрятались в ровиках, чуть ли не доверху наполненных водой. Когда налет кончился, быстро помылись и стали одеваться. И только теперь обнаружили, что нет лейтенанта Ковалева. Решили, что Виталька – так его звали старшие по возрасту офицеры – попал под мину. Бросились искать и в одном из ровиков – только голова была над водой – обнаружили посиневшего и дрожавшего то ли от холода, то ли от страха Ковалева, привели в палатку и отогрели горячей водой. Ковалев к нам прибыл из резерва, где он находился после госпиталя по случаю контузии. Был он самый молодой, ростом низкий, щуплого телосложения и больше чем на 17 лет не тянул. Пребывание на фронте для него было великой мукой. Он очень боялся и не скрывал этого, а когда его спрашивали: «Виталий, это у тебя после контузии?», он, не задумываясь, отвечал: «Нет, это у меня с рождения».

6 октября, после артиллерийской подготовки, батальоны поднялись в атаку. Когда наша артиллерия перенесла огонь вглубь, было уже светло. Наступающие и обороняющиеся были укрыты плотной дымовой завесой разрывов мин и снарядов. Пулеметный, автоматный и винтовочный огонь сливался в сплошной гул боя. Противник стал отходить. Надо было и нам менять наблюдательный пункт. Меня вызвал начальник штаба, где я в то время находился, и передал приказ командира дивизиона майора Грязнова явиться к нему. Со мною вызвались пойти по каким-то ему одному известным делам парторг дивизиона мл. лейтенант Воинов и, чтобы оказать помощь легко раненному разведчику, ст. лейтенант медслужбы Гусев.

Противник ведет артиллерийский и минометный огонь по атакующей пехоте. Шальные пули пролетают, кажется, у самого уха, но мы уже давно знаем, что уклоняться от «пиф», создаваемых пулей, не надо. Звук пули мы слышим, когда она уже пролетела. До наблюдательного пункта оставалось метров двести. Я шел слева. Правее меня, локоть в локоть, Воинов, а справа – Гусев. Внезапный взрыв мины ротного миномета в одном метре левее меня и одновременно – тупой удар сзади под колено правой ноги. Бессознательно бросаюсь бежать. Делаю несколько шагов, нога подламывается, и я падаю. Оглянулся назад: Воинов и Гусев лежали недалеко друг от друга. Подбежали разведчики с НП. Пока Гусев делал перевязки мне и Воинову, который был ранен в живот, вызвали штабную машину. Боль в ноге появилась уже после того, как я упал. Не знаю, сколько времени нас везли до медсанбата, но хорошо помню, что Воинов за это время не издал ни одного стона. Машина остановилась. Открыли задний борт. Первым уложили на носилки и унесли Воинова.

Когда я развернулся в кузове машины, передо мной предстала панорама медсанбата. На поляне, с трех сторон окаймленной кустарником, разбито несколько палаток, а вокруг них на земле и носилках лежало несколько сот раненых. Подошли санитары и, сняв меня с машины, положили на землю. Одних санитары укладывали на носилки и несли в палатки, других выносили из палаток и ставили носилки, не снимая с них раненых. Подходили санитарные машины. Из них выгружали пустые носилки, а вместо них столько же вдвигали с ранеными. Часа через два подошла и моя очередь. Меня положили на носилки и понесли в одну из палаток. У входа в палатку увидел носилки с мертвым Воиновым.

Пока меня готовили к операции, изучал операционную. Вдоль стен установлено по пять операционных столов – всего десять. Работает конвейер. Два санитара приносят раненых и, сняв с носилок, укладывают на столы. Девушки-медсестры раздевают. Не полностью, а только чтобы открыть место ранения. С меня сняли только брюки и кальсоны. Третья бригада снимает повязки. Четвертая делает обезболивающие уколы. В пятой работает хирург, молодая девушка лет двадцати. Шестая бригада накладывает повязки и шины. Седьмая укладывает на носилки и выносит из палаты. Конвейер работает четко.

Передо мной по ходу конвейера лежал лейтенант, раненный в левый сосок груди. Когда подошли девушки со шприцами, чтобы сделать анестезию, лейтенант сказал, что он не даст себя колоть, пусть режут без уколов. Девушки постояли, подождали некоторое время, но настаивать не стали и перешли ко мне. Пока мне делали уколы, я смотрел, как оперировали моего соседа. Ему дали в зубы полотенце. После я узнал, что это для того, чтобы не сломать зубы при болевом шоке. Хирург взяла из кюветки скальпель. Не примериваясь, двумя быстрыми движениями сделала крестообразный разрез. И тем же скальпелем с усилием выковыряла из ребра или межреберья в подставленную кюветку осколок. Затем поднесла осколок к лицу лейтенанта и сказала: «Вот что ты получил…»