Петр Андреев - Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика

Так вот, лет десять тому назад я по просьбе племянника жены ездил в деревню, чтобы проконсультировать и научить деревенских мужиков заменять нижние, сгнившие венцы деревянных бревенчатых сооружений, не разбирая здание. Теперь в деревнях даже этого не умеют.

Там мы решили помыться в деревенской бане. Бани там есть в каждом дворе. На просьбу племянника истопить баню его отчим спросил: «Вы что, давно не мылись?» И услышав ответ, что не мылись уже неделю, страшно удивился нашему желанию и, как аргумент, заявил, что они, семья, – а может, и все жители деревни, этого я не уточнил, – «в этом году еще не мылись». А было это в конце мая. Выходило, что люди не мылись минимум пять месяцев. Тогда я был поражен, что при наличии собственной бани в 20–30 метрах от дома и поленницы дров с запасом на 2–3 года люди позволяют себе терпеть такие неудобства – по полгода не мыться. Натопили мы тогда баню и помылись с большими неудобствами – печь была полуразрушена, пол прогнил и провалился, полок и скамейки развалились, а дымоход оказался перекрыт прошлогодним птичьим гнездом. Поскольку птицы вьют гнезда весной, то выходит, что баня не топилась около года. А значит, и люди не мылись в бане такое же время.

Напарившись в бане, за рюмкой водки я стал исподволь расспрашивать хозяина о его жизненном пути. И вот что мне рассказал Максим Федотович [10].

Родился он в деревне Корь, дворов в двадцать, в глухом лесном краю северной части Смоленской области. Кругом лес да болота. Ближайшие города – Смоленск в 130 км и Витебск – в 80 км. До Западной Двины около 20 км. Небольшие поля, отвоеванные у леса, не могли прокормить население деревни. Подспорьем были дары леса – грибы и ягоды и мизерные заработки на лесозаготовках. Все мужчины с осени до весны работали в лесу. Рубили лес. Затем его трелевали (подтаскивали волоком к дорогам). Тогда не производили сплошных вырубок, рубили только спелые деревья. Следующая операция – это вывозка бревен на лесные склады на берегу реки, на санях и подсанках лошадьми на 20 км. Наступала весенняя распутица, менялась и деятельность деревенских мужиков. Лошади ставились на откорм к предстоящим полевым работам, а мужики уходили на вязку плотов. Пока стоял лед, плоты вязались на берегу в местах, с расчетом, что, когда пройдет ледоход, паводковые воды поднимут плоты и они будут готовы к сплаву. Но на берегу вязалась только небольшая часть плотов. Основная часть вязалась на воде. Бревна со штабелей скатывались в воду, и здесь сплавщики, стоя в ледяной воде, баграми подгоняли бревна к гленям (это часть плота длиной в одно бревно) и соединяли их между собой клибами (это перекрученные до смятия древесины молодые березки). Глени, штук 10–12, связывались между собой веревками, и получался членистый гибкий плот. На обоих концах плота устанавливались дригалки (весла из бревен длиной 6–8 метров). Один конец затесан лопатой, а на другом – ручка. Дригалка вставлялась в гнездо, вырезанное в привязанном поперек глени бревне, и плот готов к сплаву. Плоты гнали в Латвию, в Ригу. На каждом плоту два сплавщика. Никаких укрытий на плотах не делалось. Единственное вооружение – это поддон с песком, место для костра. Поскольку русло реки неширокое и глубина небольшая, а местами река и порожистая, плоты гнали только днем. Вечером плот причаливался к берегу. Плот сплавщиками принимался и, естественно, в Риге сдавался в кубических метрах и в штуках бревен. За каждое потерянное бревно со сплавщиков удерживалось из их зарплаты. А в тех случаях, когда гленя, а то и весь плот разбивались на порогах, несмотря на то что в Риге были устроены ловушки, вылавливающие все бревна разбитых платов, сплавщикам приходилось отрабатывать свой долг долгие годы. На сплав одного плота уходило 2–3 недели.

Я спросил Максима Федотовича, сколько же платили за этот каторжный труд. Ответил, что он не помнит, но очень немного. Деньги нужны были на налоги. Покупали и гостинец для детей и жен. Чаще всего это был колотый сахар, буханка хлеба, и если был ударный перегон, то и с килограмм чайной колбасы.

Деньги и цены сейчас и тогда трудно сопоставить, но у меня на всю жизнь осталось в памяти, как мой старший брат Сергей, 1920 года рождения, в конце 1930-х годов тоже один раз гонял плот в Ригу. И по возвращении не было конца радости: он на заработанные за три недели деньги купил довольно много – поношенные хромовые сапоги со старыми калошами. В то время в деревне он был чуть ли не единственным обладателем такой роскоши.

Вернемся в деревню Корь. На мой вопрос, как жили крестьяне деревни до революции и после, Максим ответил: «Неплохо, и до революции, и после – ничего не изменилось. Работали всегда много. Только после революции стали платить большие налоги и по продразверстке стали забирать весь хлеб. И раньше хлеба не хватало, добавляли в него мякину и картошку, а к тридцатому году и вовсе перешли на липовый лист и лебеду. Но совсем плохо стало с начала коллективизации».

Семья Прохорова Федота попала в списки кулаков. И виноват в этом был Николай Александрович. Да, царь российский, Николай II, и мать Федота.

Вырос Федот статным красавцем, и призвали его в царскую армию, да еще и в гвардию. Служил он в охране царской резиденции – Зимнего дворца. И, видно, неплохо служил, потому что, когда пришло время демобилизоваться, царь ему, а скорее, кто-то другой от царского имени, отвалил несколько золотых.

Приехал гвардеец в родную деревню. И показалось ему, что очень уж сильно контрастирует отцовская хата с Зимним дворцом. Первое, что он сделал, – это сменил крышу, соломенную – на черепичную. Все хаты в деревне стоят под соломой, а у Прохоровых под черепицей. Да и во всей округе черепичных и металлических крыш не было. Кроме как в городе Велиже. Правда, в других деревнях было несколько хат, крытых не соломой, а гонтом или драницами, но чтобы черепицей – такого не было.

К десятому году прошлого столетия у Федота было уже три дочери, а в десятом родился Максим. Все сестры и Максим росли у хозяйственных трудолюбивых родителей здоровыми и работящими детьми. В первой половине 20-х годов получили надел земли (раньше земля была общинной). На шесть человек получили около 6 гектаров. И шесть трудолюбивых, здоровых людей стали стремиться выйти в «лучшие». Максим Федотович помнит, что тогда приобрели они очень хорошего вороного жеребца. В другом-то особенно и не выделялись среди своих, деревенских. Кроме жеребца держали двух коров, пять-шесть овец, всегда поросенка, кур. Ну, конечно, собака и кошка, говорит Федотыч.

– Батраков держали? – спрашиваю я.

– Каких батраков? Мы сами всегда другим помогали, да еще прирабатывали на лесных работах. Девки заготавливали дрова. Дров надо было много. Сельсовет и школа в Буднице и весь город Велиж отапливались дровами. Да и деньги нужны были, чтобы платить налоги, да и купить надо было что-то, чтобы одеваться. Правда, в купленном ходили мало. Разве что только девки платок да кофту оденут в праздник. А так все свое. Обувь – лапти. Лыко драть было запрещено, но лес рядом. Воровали. Днем липняка нарубишь, обдерешь и вязанку спрячешь в лесу, а ночью притащишь. Зимними вечерами сидишь у коптилки и плетешь обувь на всю семью. Я и сейчас еще умею плести лапти, хоть похлапни, хоть коверзни тебе сплету (похлапни – праздничные, коверзни – повседневные). Штаны, рубахи, юбки – все шили из льняной ткани, которую сами и ткали. Бывало, бабы и спать не ложатся, всю ночь прядут, затем ткут, а весной отбеливают в речке и расстилают на лугу.