Олег Брылев - Афганская ловушка

Тогда же мы отработали и в уезде Панджвайи, расположенном в 40–45 километрах к западу от Кандагара. Двигались по проселочной дороге в колонне 7-й танковой бригады. Мы с А. Вахедом восседали на башне Т-54, где-то за первой ротой. БАО-2 следовал в хвосте. Вдруг оглушительный взрыв — подорвался головной танк. Колонна вначале остановилась — кинулись оказывать помощь пострадавшему экипажу. Следующая машина начала обходить место подрыва слева — вновь подрыв. Третья ушла вправо — то же самое, да и еще с отлетевшей в сторону башней. Так же плачевно закончилась и попытка четвертого танка. Погибшие, раненые, крики, стоны. Оказалось целое крестообразное поле из фугасов и противотанковых мин. Случайно ли оно совпало с нашим маршрутом или кто-то заранее его знал и указал?

Здесь же, в Панджвайи, я получил первое наглядное представление, в чем заключалась разница между «парчамом» и «хальком». Выяснилось, что в этом уезде находились владения члена политбюро ЦК НДПА и одного из ближайших соратников Б. Кармаля — «товарища» Н.А. Нура. Мы стояли на высотке с начальником уездного ХАДа. Он, указывая на местность, рассказывал: «Вот видите, все эти виноградники — более 900 джерибов земли (180 га) — это земля товарища Нура. Ее обрабатывают душманы. Примерно 50 % доходов с этого урожая имеет Нур, 50 % — душманы».

Начальник ХАДа являлся бывшим учителем истории уездной школы, местный житель. Там вырос, дышал этим воздухом, знал буквально все. Хочу подчеркнуть, что для афганцев тайн и секретов не существовало. Стоило лишь одному из них что-либо узнать — будет известно всему Пуштунистану.

«А вот та территория, — продолжал он, — владения командующего царандоем провинции Кандагар…»

По возвращении в Кандагар в провинциальном комитете НДПА я встретился с партийным советником Шабуниным А.Е. Социалистический стереотип моего менталитета, столкнувшись с началом познания афганских реалий, вызвал необходимость задать ему вопрос: «Анатолий Егорович, вы хорошо знаете своего командующего царандоем?» — «Конечно. Это бывший рабочий фабрики, затем был мастером, начальником цеха. Потом стал директором. Когда началась революция, он пришел в царандой. Скоро генерала получит…»

Рядом сидел Абдул Вахед, тоже кандагарский. Он чуть со стула не свалился, услышав такую пролетарскую биографию. «Да что вы, это сын богатейшего землевладельца, бывший порученец командира корпуса еще при короле! Ваш командующий царандоем, будучи адъютантом у этого комкора, женился на его дочери…»

Да, Нур и царандоевец в отличие от Кармаля были пуштунами. Но в силу своего имущественного происхождения они являлись единоверцами. Тогда и возникает вопрос: если все эти земли принадлежали Нуру, командующему царандоем и другим крупным и средним землевладельцам-парчамистам, которые имели с этих угодий немалые доходы, то были ли они в состоянии по своим классовым убеждениям отказаться от них? Если нет, то возможно ли там было становление и укрепление революционной власти, стабилизация обстановки, осуществление земельно-водной реформы? Да нет, конечно. Тем более что по афганскому летоисчислению шел 1362 год. Их мировоззрение явно соответствовало тому.

В противном случае они бы всего лишились. А раз так, то для них было выгодно, если эту территорию по-прежнему контролировала бы контрреволюция, душманы.

Вот почему все долгие 9 лет в Кандагаре оставалась сложная обстановка.

Пуштуны-халькисты, многие из которых прошли обучение и имели представление об СССР не понаслышке, к тому же в какой-то степени знакомые с социалистической идеологией, — могли ли они мириться с этим и тупо следовать лицемерным кармалевским призывам к «единству»?

Мы, военные, выносили свои оценки из гущи событий, из низов, нередко дорогой ценой оплачивая горький опыт.

Посол и аппарат партийных советников ЦК НДПА афганскую действительность изучали, наблюдая ее панораму из окон своих кабинетов или персональных автомобилей, проезжая по центральным, наиболее безопасным улицам Кабула.

Летом 1985 года меня пригласил на день рождения советник отдела пропаганды ЦК НДПА Иволгин М.А. К нему я относился с уважением, по достоинству оценивая его многие качества. Взаимоотношения и взаимодействие у нас были хорошие. Он был энергичным и деловым, доступным по всем рабочим вопросам, хорошо ориентировался в работе аппарата ЦК и Совмина, что значительно облегчало решение многих проблем. В Кабуле он проживал на территории Политехнического института.

Выпили, закусили, опять выпили… говорили о делах, впечатлениях. Вдруг, уже захмелев, он как-то неловко, засмущавшись, начал осторожно расспрашивать: «Слушай, а ты все время на операциях так вот и находишься среди афганцев, один?» — «Нет, с переводчиком, с некоторыми другими советниками». — «А кто тебя охраняет, где ты питаешься, спишь, живешь?.. Но ведь это опасно, мало ли… Ты же советник центрального аппарата, зачем же ты, спланировав и организовав что-либо, летаешь на операции?.. Я ведь даже от своих подсоветных неоднократно слышал, какие у вас случаются передряги…» В общем, такие вот расспросы. Подумалось: как же вы, высокопоставленные партийные труженики, далеки от реальной действительности в тиши своих кабинетов! Чувствовалось, что его страшила сама мысль покинуть пределы даже центра Кабула. Но ведь все установки, рекомендации, инструкции исходили от таких, как Иволгин. Возвращаясь в Союз, они получали высокие должности. Михаил Александрович, например, сразу же возглавил Комитет по делам религий при Совмине СССР, что означало ранг союзного министра.

По долгу службы мне неоднократно приходилось бывать на различных совещаниях и партийных активах, где тон задавали посол А.Ф. Табеев, главный партийный советник В.Г. Ломоносов. Попытки военных донести информацию об обостряющихся межфракционных разногласиях, ухудшающейся обстановке и необходимости изменить ситуацию переориентацией ставки на халькистов вызывали у них раздражение и пресекались. «Прекратите разговоры о фракционной борьбе… не вносите раскол в НДПА… не препятствуйте достижению подлинного единства…» Иллюзия возможностей достижения мнимого единства просто граничила с глупостью и фактически являлась предательством халькистов — тех самых, кто совершал эту революцию. Образно говоря, нас убеждали, что «мост надо строить вдоль реки, а не поперек».

Понимая, что у военных более широкий кругозор от собственных впечатлений на местах и как бы выверенных между собою оценок, тем не менее временами тогда казалось, что откровенное игнорирование верхними эшелонами власти очевидного связано с неизвестными нам соображениями более высшего порядка. Фактически так оно и было, только эти «соображения» диктовались из Израиля.