Георгий Суданов - 1812. Всё было не так!

По среднему течению Двины (в районе Полоцка) сперва стоял корпус маршала Удино (40 000 человек), а позднее к нему присоединился Сен-Сир (стало 65 000 человек). Они действовали против отдельного корпуса (фактически армии) П.Х. Витгенштейна, выделенного из состава 1-й Западной армии. Силы Витгенштейна сначала составляли около 30 000 человек, позднее – 50 000 человек.

В Южной Литве располагались корпуса генералов Шварценберга и Рейнье (51 000 человек) против армии А.П. Тормасова (более 40 000 человек), к которому позднее присоединилась Дунайская армия П.В. Чичагова (35 000 человек).

Польский генерал Домбровский со своей дивизией и немногочисленной кавалерией (10 000 человек) наблюдал за Бобруйском и генералом Ф.Ф. Эртелем, формировавшим у Мозыря резервный корпус в 12 000 человек.

Наконец, в центре находились главные силы Наполеона, насчитывавшие примерно 375 000 человек, и они шли против двух главных русских армий, имевших в сумме 165 000–170 000 человек.

План Наполеона заключался в том, чтобы 230 000 человек переправились через Неман под Ковно и как можно скорее отбросили 1-ю Западную армию Барклая де Толли.

Примерно 78 000 человек под командованием Жерома Бонапарта должны были переправиться неделю спустя, чтобы двинуться против 2-й Западной армии Багратиона. Задача этих сил состояла в том, чтобы совершенно отрезать Багратиона от Барклая.

Еще 67 000 человек под командованием Эжена де Богарне должны были прикрывать правый фланг главных сил центра и образовать связующее звено с группировкой Жерома Бонапарта.

Корпуса Шварценберга и Макдональда должны были наступать на указанные им оперативные объекты, держась примерно на одной линии с войсками центра.

План был великолепный. К сожалению, не все командиры Наполеона были одинаково достойны той миссии, которая на них была возложена, и не все его войска были реально боеспособными.

Отметим, что лишь примерно 300 000 человек в его Великой армии составляли французы и жители вновь присоединенных к Франции стран. Австрийцев, пруссаков и немцев из государств Рейнского союза было 190 000 человек, поляков и литовцев – 90 000 человек и, наконец, итальянцев, иллирийцев, испанцев и португальцев – еще 32 000 человек. Естественно, боеспособность тех же испанцев и португальцев была близка к нулю, австрийцы, пруссаки и немцы воевать не особенно хотели. Реально боеспособными были лишь поляки и литовцы, которым в начинающейся войне было к чему стремиться.

Получается, что коренные французы составляли меньше половины армии Наполеона, то есть численность непосредственно французской армии была примерно равна численности русской армии. В то же самое время в состав Великой армии входило около 300 000 представителей наций, угнетенных Наполеоном и его ненавидевших, наций, только и ждавших момента, когда можно будет свергнуть французское иго. Понятно, что какие-нибудь баварцы не относились к французам с такой острой ненавистью, но зато вестфальцы, австрийцы или пруссаки явно были далеки от желания искренне желать Наполеону победы. По сути, они только и ждали первых серьезных неудач Наполеона, чтобы покинуть его знамена, и первый пример подобного «предательства» подали прусские части генерала Йорка уже в ходе войны 1812 года.

Почему-то принято считать, что главнокомандующим над всеми русскими войсками был М.Б. Барклай де Толли. Подобный вывод делается на основании того, что он занимал пост военного министра. Но на самом деле все обстояло совсем не так.

Когда в самом начале войны, оставив свой министерский кабинет в Санкт-Петербурге, Барклай прибыл в Вильно, он обнаружил там императора Александра, фактически принявшего на себя командование русской армией.

Военный историк Карл фон Клаузевиц констатирует:

«Он никогда не служил в действующей армии, а также не имел командного стажа».

Он же отмечает:

«Можно видеть, как мало император Александр подготовился к принятию действительного верховного командования. По-видимому, он ни разу не продумал этой задачи до полной ясности и ни разу формально ее не высказал. Так как обе армии пока были разъединены, а Барклай в качестве военного министра в известной степени распоряжался и второй армией, то, в сущности, понятие общего командования имелось лишь у Барклая и в его штабе. У него был начальник штаба в лице генерала Мухина, генерал-интендант и т. д. Все эти лица приступили к формальному исполнению обязанностей, связанных с их должностями; генерал Барклай ежедневно отдавал приказания, получал рапорты и донесения и т. д.

У императора же все это происходило крайне нерегулярно. Большинство распоряжений он делал через Барклая, кое-что проходило через руки Волконского, и даже Фулю приходилось несколько раз вмешиваться в дела».

Удивление вызывает фраза Клаузевица о том, что Барклай, будучи военным министром, «в известной степени распоряжался и второй армией» , то есть не только своей 1-й Западной армией, но и 2-й Западной армией князя Багратиона.

Император Александр I

Биограф Барклая С.Ю. Нечаев пишет:

«Вопрос этот имеет принципиальное значение и нуждается в более подробном рассмотрении. На самом деле каждая русская армия имела своего главнокомандующего, который действовал на основании «Учреждения для управления Большой действующей армией», введенного в конце января 1812 года. В соответствии с этим основополагающим документом каждый главнокомандующий обладал высшей властью в своей армии и в прилегающих к театру военных действий губерниях».

Специально исследовавший этот вопрос А.А. Подмазо также утверждает:

«Единого главнокомандующего к началу войны в русских армиях не было. Почему? Вероятно, причиной было простое стечение обстоятельств и нерешительность царя».

На наш взгляд, дело было не в нерешительности Александра I. У императора имелись на это другие причины: в частности, он сам всегда хотел командовать и просто мечтал лично победить Наполеона.

Историк М.В. Довнар-Запольский отмечает:

«Для Александра война с Наполеоном была актом борьбы его личного самолюбия, независимо от тех политических причин, которые ее вызывали. Несмотря на внешность дружественных отношений, «византийский грек», как характеризовал Наполеон своего Тильзитского друга, никогда не мог перенести испытанного им унижения. Александр никогда ничего не забывал и никогда ничего не прощал, хотя замечательно умел скрывать свои истинные чувства. Мало того, Александр, подобно своему противнику, любил предаваться мечтам о такой деятельности, которая преследовала бы мировые интересы. Неудивительно, что война получила в глазах Александра двоякого рода значение: во-первых, чувство самолюбия побуждало его отомстить своему сопернику, а честолюбивые мечты выводили Александра далеко за пределы России, и благо Европы занимало в них первое место».