Андрей Мелехов - 1941. Козырная карта вождя. Почему Сталин не боялся нападения Гитлера?

Представьте на секунду, что руководителя департамента тайных операций ЦРУ США вдруг назначают американским послом в Москве или Пекине: какой, думаете, сигнал это послало бы российскому или китайскому руководству? Или предположим, что организатора образцовой ликвидации Джохара Дудаева (этот военный разведчик, насколько я в курсе, потом занимал пост начальника ГРУ) взяли бы да послали послом ко двору королевы Великобритании: то-то бы они там взвились! Подобных – откровенно вызывающих – действий нормальные правительства никогда не предпринимают. Это только Сталин да Молотов о приличиях и всяких там этикетах не беспокоились: пусть Гитлер с Гейдрихом и Гиммлером бесятся! А те, если верить Шелленбергу, действительно «...с большим беспокойством восприняли известие о назначении Деканозова на пост посла в Берлине, так как нам было ясно, что это событие повлечёт за собой активизацию деятельности русской разведки как в Германии, так и в оккупированных нами областях...» («Мемуары», с. 155). Так, кстати, и произошло... Не забудем и то, что «бывший» чекист Деканозов (таких, как известно, не бывает по определению) стал ещё и одним из замов Молотова. Одним словом, что-то здесь нечисто. Моё мнение: доверенного кавказского костолома (согласно И. Буничу его давно знал и ценил сам Сталин) с некоторым шпионским опытом послали в Берлин накануне Большой войны с вполне определённой целью – координировать работу нескольких советских спецслужб в деле осуществления операции огромной важности. Но вернёмся в последний предвоенный день...

То, что некоторое беспокойство охватило Сталина лишь к обеду 21 июня, подтверждает и адмирал Н.Г. Кузнецов: «Не так давно мне довелось слышать от генерала армии И.В. Тюленева – в то время он командовал Московским военным округом, – что 21 июня около 2 часов дняему позвонил И.В. Сталин и потребовал повысить боевую готовность ПВО «до 75%». Это ещё раз подтверждает: во второй половине дня 21 июня И.В. Сталин признал столкновение с Германией если не неизбежным, то весьма и весьма вероятным» («Накануне», с. 300). Приведу важную, с моей точки зрения, информацию, которая может объяснить то, на каком временном этапе вождь мирового пролетариата мог начать испытывать первые опасения в отношении успешности своих хитроумных планов. Так, М. Солонин подсказывает: «10 июня верховное командование Вермахта довело до сведения командующих армиями точный день и час (22 июня, 3.30 утра ( прим. автора: 4.30 по Москве ) вторжения и порядок оповещения войск («в случае переноса этого срока соответствующее решение будет принято не позднее 18 июня». В 13.00( 14.00 по Москве ) 21 июня в войска будет передан сигнал «Дортмунд». Он означает, что наступление, как и запланировано, начнётся 22 июня и что можно приступать к открытому выполнению приказов») («23 июня – «День М», с. 282). Что ж, вполне возможно, что Сталин мог довольно оперативно получить подтверждение о передаче сигнала «Дортмунд» в войска от одного из своих шпионов в германских штабах...

Так или иначе, более или менее серьёзный мандраж у Сталина, скорее всего, начался лишь к вечеру – когда из приграничных округов поступили новые данные о перебежчиках, сообщавших о скором начале вторжения, и когда о том же, срочно выйдя на связь, доложил немецкий дипломат Кегель, являвшийся советским агентом в московском посольстве Третьего рейха. Тогда же, если верить Энтони Бивору, переводчику Бережкову в Берлине было приказано звонить на Вильгельмштрассе «каждые 30 минут». Но дозвониться ни до одного из высших чиновников Германии так и не удалось («Stalingrad», с. 4). «Что это? – мог подумать Сталин. – Неужели покушение не удалось?..» Или часть немецких генералов на востоке просто не получила ещё «стоп-приказ» преемника фюрера?.. Согласно журналу посещений Сталина, в 18.27к нему зашёл (и уже не выходил до 23.00) его основной соратник и помощник – Молотов. Через каких-то полчаса к ним присоединилась большая группа людей: в 19.05в кабинете появились как хорошо известные кремлёвские персонажи той поры – Берия, Вознесенский, Маленков и «примкнувший к ним» нарком обороны Тимошенко, так и люди, которых я пока идентифицировать не смог – Кузнецов и Сафонов. О личности одного из «мелких» посетителей, впрочем, кое-что известно и мне: товарищ Воронцов в то время был военно-морским атташе СССР в Германии и, разумеется, являлся по совместительству кадровым разведчиком. В свете моей гипотезы появление этого не самого высокопоставленного, но наверняка прекрасно информированного о германских делах шпиона в сталинском кабинете было абсолютно логичным. Вождю потребовалось экспертное мнение: он его получил.

Спустя час с лишним – в 20.15 – Тимошенко кабинет покинул и вернулся туда уже в 20.50– с Жуковым и Будённым. Ещё через час – в 21.55 – к ним присоединился новоявленный «военный» – только что назначенный начальником Политупра Лев Мехлис. В 22.20все четверо представителей Наркомата обороны кабинет покинули.

Опишу происходившее в кабинете со слов Г.К. Жукова:

«Я тотчас же доложил наркому и И.В. Сталину то, что передал М.А. Пуркаев ( прим. автора: начальник штаба Юго-Западного фронта и, к слову, бывший советский военный атташе и представитель Разведупра в Берлине; Пуркаев доложил о немецком перебежчике, сообщившем о скором начале войны ). И.В. Сталин сказал:

– Приезжайте с наркомом в Кремль» («Воспоминания и размышления», с. 233).

Отметим, что, по словам адмирала Кузнецова, «нарком обороны и начальник Генштаба были вызваны 21 июня около 17 часов к И.В. Сталину. Следовательно, уже в то время под тяжестью неопровержимых доказательств было принято решение привести войска в полную боевую готовность и в случае нападения отражать его. Значит, всё это произошло примерно за одиннадцать часов до фактического вторжения врага на нашу землю» («Накануне», с. 300). Если же верить Жукову, это было несколько не так...

«Захватив с собой проект директивы войскам, – продолжает Георгий Константинович, – вместе с наркомом и генерал-лейтенантом Н.Ф. Ватутиным ( прим. автора: в действительности, согласно журналу посещений, Ватутин в сталинском кабинете в этот день вообще не появлялся ) мы поехали в Кремль. По дороге договорились во что бы то ни стало добиться (!) решения о приведении войск в боевую готовность. И.В. Сталин встретил нас один. Он был явно озабочен.

– А не подбросили ли немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт? – спросил он.

– Нет, – ответил Тимошенко. – Считаем, что перебежчик говорит правду.

Тем временем в кабинет И.В. Сталина вошли члены Политбюро.