Андрей Мелехов - 1941. Козырная карта вождя. Почему Сталин не боялся нападения Гитлера?

Найдутся читатели, которые усмехнутся при упоминании слова «удача». И они, конечно, окажутся во многом правы: «везёт», как правило, тем, кто всю жизнь старается работать на «удачу», а не полагается на «провидение». Абсолютно прав был русский полководец А. Суворов, который, по преданию, в ответ на высказывания недоброжелателей в отношении его полководческих талантов сказал что-то вроде: «Раз повезло, два повезло, но всё время-то везти не может!» Именно так – более или менее «закономерно» – до поры до времени везло и Сталину, упорно шедшему к главной цели своей жизни – абсолютной власти над всё большей частью человечества. Особенно явственно признаки индивидуального везения проявляются во время войны. Вы никогда не встретите военного, принимавшего участие в боевых действиях, который не верит в то, что кому-то на войне судьба улыбается (и к таким вполне сознательно тянутся другие), а кому-то – нет (и от таких шарахаются, как от прокажённых). Скажем, не удивительно ли, когда пилот взорвавшегося на высоте нескольких километров бомбардировщика приходит в себя уже на земле – живым, здоровым и... с нераскрывшимся парашютом?..

Поскольку мне уже сорок шесть, я отношусь к рассказам об удачливости того или иного человека вполне серьёзно. Мало того, пятнадцать лет назад, учась в бизнес-школе Университета Миннесоты, я даже подумывал о научном исследовании на тему о роли, природе и возможных закономерностях удачи в бизнесе – в применении как к отдельным предпринимателям, так и к огромным корпорациям. К моему удивлению, американский профессор-статистик отнёсся к подобному намерению абсолютно серьёзно и даже всячески поощрял меня заняться данным направлением. Больше всего меня удивило то, что вопрос о везении оказался вполне «научным» в понимании высококвалифицированного эксперта и заслуженного исследователя. К сожалению, в то время у меня были несколько иные приоритеты (надо было зарабатывать на жизнь), а потому до изучения феномена удачи руки так и не дошли – во всяком случае, пока. Но интерес, как говорится, остался...

Когда я читаю о человеке, которому, несмотря на постоянно бросаемые вызовы судьбе, в течение полутора десятков лет практически всё время невероятно везло, я не могу не думать и о том, что кому-то – скажем, его оппонентам – одновременно столь же чудовищно не везло. И что, соответственно, в какой-то момент таким «симметричным неудачником», неосторожно связавшимся с «бесноватым», мог оказаться «отец родной» – Сталин И.В. А заодно с ним – и вся Страна Советов, которую авантюризм зарвавшегося в своей самонадеянности вождя едва не «подвёл под монастырь». Внимательно я отнёсся и к такому, казалось бы, вздорному утверждению Кристы Шрёдер о том, что накануне 20 июля 1944 года Гитлер якобы «чувствовал» готовившееся на него покушение генералов. Не склонен я смеяться и по поводу следующего высказывания бывшей секретарши фюрера: «Он ( Гитлер ) обладал чувствительностью медиума и магнетизмом гипнотизёра» («He was my chief», с.xviii). Дело в том, что подобные предчувствия (как вполне рациональные, так и абсолютно, казалось бы, беспочвенные) частенько являются частью «клинической картины» чрезвычайного везения того или иного человека. Правда, в какой-то момент пресловутый «внутренний голос» может начать подсказывать совсем «не то». Обычно это означает: более на удачу рассчитывать не стоит. Нетрудно догадаться, что тот или иной везунчик, как правило, оказывается последним, до кого доходит, что удача повернулась к нему спиной. И, соответственно, пытается игнорировать этот печальный факт – вплоть до полной потери всего, что его невероятное везение принесло до начала полосы неудач. Наполеон, Гитлер и многочисленные любители азартных игр – яркое подтверждение действенности этого правила. По этой причине гораздо более «везучими» оказываются те любимцы удачи, которые стараются на неё, по возможности, полагаться как можно реже. И которых жизнь периодически – видимо, чтобы не забывали об обратной стороне везения – бьёт по голове.

Несмотря на большое количество интересных фактов, сообщённых авторами «гитлериады», я не нашёл в их воспоминаниях того, что искал – хотя бы короткого упоминания о некоем странном событии, произошедшем накануне 22 июня 1941 года с людьми, имевшими прямой или опосредованный доступ к Гитлеру. Как оказалось, ни Шрёдер, ни Линге, ни Кемпка вообще не упомянули о последних предвоенных днях ни одним словом. Впрочем, даже в отсутствие прямых признаков существования «неизвестного элемента», в мемуарах бывших соратников Гитлера оказалось немало косвенной информации, так или иначе говорящей в пользу моей гипотезы.

В первую очередь, из свидетельств личного помощника, секретарши и шофёра фюрера следует, что его устранение никак нельзя было считать невозможным. Вот что написал по этому поводу Линге, который в интересующий нас период проводил с Гитлером больше всего времени: «После моего возвращения из плена в России я был удивлён утверждениями – которые повторяются до сих пор – о том, что было практически невозможно приблизиться к Гитлеру, чтобы убить его. Это неправильно. Любой, обладающий хитростью, умением и решимостью, мог уничтожить Гитлера в любой из многочисленных удобных моментов, имевшихся для этого» («With Hitler to the end», с. 12). Понятно, что, если кто и обладал в те времена всеми перечисленными качествами в полной мере, то это были сталинские спецслужбы... Бывший шофёр Гитлера Кемпка сообщает интересный штрих в отношении тех самых «моментов». Оказывается, фюрер любил время от времени проехаться по ночному Берлину в скромном «Фольксвагене» – дабы спокойно проинспектировать архитектуру города («I was Hitler’s Chauffeur», с. 24). Важную информацию на этот счёт можно найти и в воспоминаниях Кристы Шрёдер, процитировавшей аффидавит (заверенное заявление) бывшего личного адъютанта Гитлера Отто Гюнше от 26 марта 1982 года: «... Никогда не существовало приказов проверять сумки персонала гитлеровской штаб-квартиры при входе и выходе из ставки, «фюрер-бункера» и жилых блоков сотрудников. После покушения 20 июля 1944 года не работавшие в «фюрер-бункере» посетители должны были сдавать свои пистолеты охране из РСД, а их папки и портфели проверялись» («He was my chief», с. 93). Иными словами, вплоть до середины 1944 года любой из сотрудников гитлеровского окружения или его гостей мог (сознательно или невольно) пронести с собой всё, что угодно, – включая оружие, бомбу или пробирку с патогеном.

Линге поясняет и основную причину удивительно философского отношения «бесноватого» к вопросам личной безопасности: «Он не опасался покушений на свою жизнь... Когда кто-нибудь поднимал вопрос о его безопасности, он обычно говорил: «Ни один германский рабочий не причинит мне вреда». Он не верил и в то, что на него может покушаться кто-то ещё – по крайней мере, до 1944 года. Он отвергал все очевидные меры предосторожности как чрезмерные... Он верил (и часто говорил об этом), что его бережёт «провидение» и что одного лишь присутствия телохранителя из СС было достаточно, чтобы отпугнуть любого потенциального убийцу. Более серьёзно он относился к возможности его насильственного устранения зарубежными противниками...» («With Hitler to the end», с. 12). Что ж, считаю, что Гитлер был абсолютно прав, опасаясь угрозы из-за рубежа... Согласен я и со следующим утверждением Линге: «Разумеется, любому, кто захотел бы уничтожить Гитлера «лицом к лицу», пришлось бы пожертвовать своей жизнью. Желающих пойти на такое не нашлось, и это, по-видимому, было единственной причиной того, что Гитлер дожил до дня своего самоубийства в апреле 1945 года» (там же, с. 13). Правда, Линге ошибается в том, что желающих пожертвовать собой не нашлось: их вполне хватало как минимум среди оперативников советских спецслужб. Как мы уже знаем из воспоминаний П. Судоплатова, в 1942–1943 годах НКВД не стал устранять Гитлера не из-за отсутствия «комсомольцев-добровольцев» (таких только в Берлине и его окрестностях ещё с весны 1941 года прятались десятки), а потому, что товарищ Сталин решил, что теперь «бесноватый» полезнее ему живым (пусть и не до конца здоровым).