Виктор Баранов - Мы из СМЕРШа. «Смерть шпионам!»

Старожилы штаба фронта, заслышав о грядущих переменах, наперегонки побежали к своим друзьям-покровителям, хорошо знакомым по службе, учебе... И каждый из них хотел укрепить свои позиции, остаться в теплом местечке и не мыкаться где-то в безвестности, в созданных кадровиками фронтовых резервах. И если бы был такой прибор, улавливающий стремление человеческих замыслов и количество энергии, потраченной для достижения одной цели – не дать столкнуть себя с насиженного местечка, ну а если и менять его, то с выгодой, – то прибор этот отметил бы бессонные ночи, мучительные раздумья и показал бы умственные ухищрения, различные комбинации... Чего только не придумывали горемыки, лишь бы усидеть в своей норке, как премудрый пескарь! Пускалось в ход все, что могло повлиять на удержание места: подхалимство, угодничество и даже далекое гарнизонное знакомство своих жен! Но тот, кто имел свою «ручонку» в Генштабе, Наркомате, – те могли быть спокойны – для них сделают исключение; оставят на месте и не понизят в должности.

Ни одна математическая модель не смогла бы отобразить создание таких коллективов, как штаб фронта. Творцам новейшей истории также будет не под силу раскрыть таинство их зачатия и рождения!

В мемуарах прославленных полководцев об этом ни слова, а ведь было бы о чем рассказать. Но они в общей атмосфере Великой Победы не желали омрачать ее чело описанием каких-то мелочей вроде подбора кадров. ГлавПУ и Главлит вынесли бы протест, объяснив, что это не укладывается в рамки соцреализма и может повредить воспитанию советского человека! Литературные критики, кого и близко не допускали до маршальских воспоминаний, кстати, написанных умными, способными, но совершенно беспринципными людьми, уверенными, что их труд пройдет при единодушном одобрении общественности и положительных рецензиях в периодической печати. И ни один из тех, кому надлежало разобраться с полководческими изложениями фактуры, подчас необъективной, порой откровенно завышающей способности авторов по выигранным сражениям, не выступил с опровержением откровенного вранья! И, как правило, мемуары, за некоторым исключением, излагались неинтересно – скучным и бедным языком, с полным отсутствием душевных переживаний по принятым решениям и возникающим сомнениям. Пожалуй, только неутомимые кадровики – крючки аппаратные, могли бы увлекательно рассказать о подборе, расстановке основания пирамиды, где на вершине стоял комфронта – персона, никем не обсуждаемая и назначаемая самим Верховным!

Подобрать под командующего штабистов – офицеров – даже для опытного кадровика было трудной задачей. Для этого по прежним местам его службы собирались сведения о его привычках, вкусах. Учитывалось все: какой чай пьет, какие карандаши предпочитает, какую водочку он изволит употреблять и еще много разных бытовых мелочей. Конечно, узнать об этом кадровики были обязаны. Они отвечали головой за тех безвестных, кто разделял с командующим его нелегкую, полную разных встрясок фронтовую жизнь! И считали, что его окружение должно быть приятным по форме, исполнительным по содержанию и желательно молчаливым, но сообразительным по обстоятельствам!

Если кандидатура на должность начальника его штаба оговаривалась с ним в Ставке, то Член Военного Совета, по-старому комиссар фронта, назначался самим Верховным! Так достигался противовес при соблюдении принципа единоначалия командования!

Командующий фронтом никогда не мог по собственному желанию освободиться от назначенного комиссара: даже если они не терпели друг друга, они вынуждены были при этом безропотно заниматься своими делами. Заведенный порядок и воля Верховного были выше взаимных амбиций и обид.

В те времена все приготовления к переменам в штабе фронта держались в большом секрете, но слухи не знали препон. Иной раз они возникали на пустом месте, но так же, как слабое эхо, глохли без реального подтверждения и соответствующего расклада событий. Но были и очень устойчивые! Их с интересом обсуждали, потому что они были связаны с приметными личностями.

Так не без основания появился слух, что Член Военного Совета генерал Мехлис [31]скоро будет освобожден от должности. Причина была одна – не сработался с комфронта, генералом армии Соколовским. О Мехлисе по фронту ходили разные истории. Из противоречивой молвы вырастала фигура почти фантастическая! Что он, якобы как старые комиссары, презирал специально сработанный со всеми удобствами блиндаж и часто ночевал на передовой, под одной плащ-палаткой с пулеметчиками, и ел с ними из одного котелка. Даже находились те, кто с ним дневал и ночевал на передовой! Один клялся и божился, что отдал ему свои кирзовые сапоги, потому что его хромовые генеральские развалились. А другой утверждал, что был свидетелем того, как генерал отдал своему шоферу месячную зарплату, узнав, что у того в деревне сгорела изба! Такие былины слагались в основном в солдатской среде. Им хотелось иметь вот такого главного комиссара: справедливого, делившего с ними все лишения и тяготы войны и очень взыскательного к отцам-командирам. На этот счет тоже была история. Где-то на Дону, застав пьянствующих в блиндаже комполка и его замполита, он разжаловал последнего в рядовые, а командира полка отдал под трибунал и тут же повел полк в атаку и выбил немцев с хутора!

Солдатская молва о нем – их защитнике, благородном бессребренике – летела впереди него! Если сложить все истории, то получилось бы, что он был на всех фронтах почти одновременно! Благостные истории солдатского воображения о подобном неистовстве комиссара были совершенно противоположны рассказам о нем среди генералов, политработников высокого ранга. Самый желчный, раздражительный, мелочный в обидах, злопамятный даже по пустякам – вот краткий абрис единственного человека, кто мог обращаться к Верховному по имени и отчеству в память о тех днях, когда тот под огнем оппозиции работал в Секретариате ЦК ВКП(б). В отличие от наивных солдатских сказов о настоящем героическом комиссаре, здесь знали, что он зачастую занимался доносительством! Был излишне придирчив к командирам и политработникам при посещении боевых частей переднего края. А уж всем известная история от мая сорок второго года, при Крымской операции, когда он навязал свою волю более осторожному и деликатному генералу Козлову, и в результате немецкий генерал Манштейн разгромил их армию: двести тысяч пленных, вновь отобранный весь юго-восточный Крым, не говоря уже о тысячах убитых и раненых, умиравших от безводья по дороге к Керчи. Верховный простил, отложив разбирательство его вины на послевоенный период! А через некоторое время, отойдя от крымского разгрома, он забыл о своих ошибках, длительно подлечиваясь в подмосковном Архангельском и, будучи Членом Военного Совета на одном из фронтов, без устали писал доносы на комфронта, но вскоре был оттуда отозван, находился в резерве Ставки, а потом снова был послан и опять отозван! Эти художества, пожалуй, никому не простили бы, а ему все сходило с рук.