Юрий Лебедев - Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том II. Книга I

Разумеется, он начал активно завершать свои дела и готовиться к долгожданному возвращению домой. Смущала только именно «неожиданность» приказа.

Жорж не мог знать об истинной причине этого экстренного вызова – необходимости его личного присутствия для консультаций З. В. Ершовой. Ведь он абсолютно ничего не знал о советском атомном проекте и не догадывался о значении для него тех сведений, которые он передал два года назад.

Поэтому, размышляя о причинах вызова в Москву и планируя в связи с этим свои действия, Жорж, конечно же, анализировал риски, связанные со своей личной безопасностью.

Он понимал, что ему нужно быть бдительным по отношению к сталинской действительности. Чего можно было ждать от НКВД, он знал по собственному опыту жизни в СССР в 1932–1940 годах. Но что творило в стране сегодняшнее (1948 год) МГБ СССР, ему, конечно, не сообщали по тем каналам связи, которыми он был связан с новой родиной.

Однако он не был в абсолютном неведении. Нью-Йорк – это крупнейший информационный центр. Не знаю, насколько доступной в Нью-Йорке в это время была газета «Правда», и мог ли нелегал Коваль рисковать, приобретая или читая её в какой-то крупной библиотеке. Да и немного можно было извлечь из «Правды» даже обладая навыком чтения «между строк».

А вот книгу невозвращенца Виктора Кравченко «I Chose Freedom» («Я выбрал свободу»), изданную массовым тиражом в 1946 году в США и ставшую бестселлером, [71]он, я думаю, всё-таки читал. Её можно было «безопасно» приобрести в любом книжном магазине.

Правда, читать её Жорж должен был так же, как мы в брежневские времена читали самиздат – тайно! Ведь опытный к тому времени конспиратор Коваль прекрасно понимал, что ни американцы, ни «наши» не должны были и догадываться, что он читает подобную литературу.

А в ней, среди прочего, прочёл Жорж и рассказ о том, что в начале войны

«в одной Москве в первые шесть месяцев были расстреляны тысячи людей. Одного слова страха сомнения или страха отчаяния было часто достаточно, чтобы предстать перед военным трибуналом. Тысячи шпионов подслушивали и подсматривали в очередях за керосином, на базарах, в магазинах, театрах, вагонах трамваев, железнодорожных станциях за выражениями отчаяния, сомнения или критики. Каждый домовой комитет сообщал о своих жильцах, каждый служащий о своих начальниках. Дошло до того, что люди боялись сказать, что они голодны, чтобы не быть обвиненными в сомнении относительно мудрости Сталина» . [72]

Читая такое, Жорж понимал, что «в очередях за керосином» наверняка стояла и его Мила, а в «Колхозе имени XVIII партсъезда» живут, согласно нынешней советской идеологической классификации, «безродные космополиты» – его отец, мать и старший брат. И у него невольно закрадывались опасения по поводу внезапного вызова и возможной его связи с судьбами и жены, и стариков-родителей, и старшего брата.

«Масла в огонь» подливали и впечатления от только что вышедшего на американские экраны фильма «The Iron Curtain», [73]снятого по мотивам воспоминаний С. Гузенко о причинах своего бегства.

Гузенко в то время был самой яркой фигурой «атомного шпионажа» Советского Союза в глазах американской общественности. Конечно же, Жорж видел этот фильм. Но если «простой зритель», прежде всего, следил за перипетиями детективного сюжета, Жорж, которому «кухня» работы атомного разведчика была досконально известна из собственного опыта и потому «киношные страсти» вызывали только снисходительную «внутреннюю улыбку» (никому, впрочем, не видную ☺), гораздо внимательнее приглядывался к «второстепенным деталям» сюжета, оставшимся от статьи С. Гузенко [74]после работы официального автора сценария Милтона Кримса.

Гузенко был «свой, грушник», приехал в Канаду в 1943 году, был шифровальщиком и потому знал о реалиях тогдашней (в 1945 г.) «грушной жизни» в СССР очень хорошо. И Жорж пытался выловить зёрна «эмоциональной истины» из клюквенного киселя сценария Кримса (Рациональную информацию он извлёк из оригинальной публикации Гузенко).

Его внимание могли привлечь явно печальная история майора Семёна Кулина, к сожалению, исковерканная сценаристом до карикатуры (« Кулин вспоминает о своем отце-революционере, который выживает за счет конформизма » [75]), отношение жён Кулина и Гузенко к работе мужей, шантаж судьбой родственников самого Гузенко при попытке «группы захвата» вернуть его в посольство в первый день после бегства, арест в СССР всех героев фильма, вернувшихся в СССР после успеха побега Гузенко.

Конечно, всё это было только эмоциональным сырьём, но, всё-таки, давало пищу для размышлений о последствиях возвращения в СССР.

К тому же, Жорж вряд ли знал что-то определённое о масштабах националистических фобий и опыте этнических репрессий в СССР во время войны. Официальная американская пропаганда поддерживала пропаганду своего советского союзника:

«…в Америке, я слышал поразительную глупость – которой верили даже интеллигентные американцы – что в России, якобы, была «пятая колонна», и потому-то кровавые чистки мудро искореняли всех «изменников». Я читал этот очевидный абсурд в странной, полуграмотной книге бывшего посланника Джозефа Дэвиса, в легкомысленных писаниях других, которые считались экспертами в этом вопросе, несмотря на глубокое невежество в отношении природы сталинского режима и сталинской политики ». [76]

Но о самом факте массовых депортаций в Советском Союзе немцев, финнов, и других национальных групп он, после прочтения книги Кравченко, не знать не мог:

«Советские граждане немецкого происхождения, хотя бы и в очень отдаленных поколениях, были арестованы почти до последнего человека. Все население республики немцев Поволжья, почти полмиллиона человек, было выселено из района, где оно проживало почти от времен Екатерины Великой и рассеяно по Сибири и Дальнему Востоку. Затем пришла очередь поляков, балтийцев и многих других национальностей, которых не беспокоили до войны. Изоляторы и лагеря принудительного труда были набиты новыми миллионами». [77]

Что скрывалось за упоминанием « многих других национальностей, которых не беспокоили до войны »? Насколько опасно было быть евреем в это время в СССР, Жорж, конечно, не знал, но именно поэтому рассматривал такую опасность как серьёзную и думал о том, как её избежать.

Единственным живым примером для него был пример интернирования японцев в США.

«Президент Франклин Рузвельт санкционировал интернирование, подписав 19 февраля 1942 года Чрезвычайный указ № 9066, который разрешал военным властям определить «зоны выселения» и перемещать из них любых лиц. В результате, все граждане японского происхождения были насильственно выселены с тихоокеанского побережья, в том числе из Аляски а также Калифорнии и большей части Орегона и Вашингтона в лагеря для интернированных. В 1944 году Верховный суд США подтвердил конституционность интернирования, аргументировав это тем, что ограничение гражданских прав расовой группы допустимо, если того «требует общественная необходимость». В январе 1945 года законы о выселении были отменены». [78]