Александр Русаков - Вся правда о войне. Причины. Итоги. Потери

В-пятых, военнослужащие многих из этих «южных» этносов в силу некоторых причин (особенностей менталитета, культуры, истории, уровня социально-экономического развития регионов их проживания и т.д.) не отличались большой дисциплинированностью и стойкостью в бою. Большинство из них не знало или плохо знало русский язык, а их образовательный уровень, технические навыки, военная подготовка и даже, по данным историка А. Безугольного, физическое развитие вследствие указанных и иных обстоятельств характеризовались в среднем более плохими показателями [45]. Поэтому существовали сложности с мобилизацией, военным обучением и адаптацией в воинских подразделениях значительного числа лиц многих национальностей Кавказа и Средней Азии. Вследствие этого их направление на фронт, привлечение к наиболее важным и рискованным заданиям, да и вообще к боевым операциям было в целом гораздо меньшим, чем военнослужащих других национальностей. Не помогло полностью решить эту проблему и формирование национальных воинских частей. На все эти трудности, в частности, указывает сильное различие в цифрах как абсолютных, так и относительных потерь среди военнослужащих разной национальности [46].

Об указанных явлениях свидетельствуют также донесения военачальников, командиров и других должностных лиц РККА и НКВД самого разного уровня, в которых отмечаются такие проблемные и негативные факты, как незнание лицами коренных национальностей Кавказа и Средней Азии русского языка, большой процент среди них неграмотных, специфические национальные особенности, обычаи и уклад жизни, распространенная среди них круговая порука, нередкое панибратство командиров с подчиненными в национальных воинских частях и т.д. [47]. Вместе с тем в силу этих и иных обстоятельств для представителей названных народов, особенно Северного Кавказа, при комплектовании советских вооруженных сил в годы войны устанавливались те или иные ограничения, вплоть до отмены их призыва и мобилизации, а также увольнения в запас мобилизованных [48].

Разумеется, автор далек от мысли обвинять эти национальности в некоем уклонении от войны или какой-то ущербности, речь идет здесь прежде всего об объективных и двусторонних (между руководством страны и отдельными этносами в своей массе, между этническим большинством и этническими меньшинствами) проблемах участия их в этой войне.

Вместе с тем степень их участия в войне в рядах советских вооруженных сил была неодинаковой. Сравнение долей разных этносов в демографических потерях наших войск и населении страны показывает, что наивысшей она была у армян, грузин, казахов, а также киргизов, осетин, наименьшей – среди чеченцев и ингушей [49]. В любом случае подавляющее большинство из них внесло свой посильный вклад в нашу Победу, который в своей совокупности представляется весьма важным. В целом участие народов Средней Азии и Кавказа в этой, которой уже по счету войне для нашей державы было как никогда ранее существенным.

Не стоит забывать и то, что гражданами СССР накануне войны было до полутора миллионов этнических немцев (до 0,8 % населения страны), которых в Красной Армии по понятным причинам практически не было. И это не считая нескольких сотен тысяч немцев Прибалтики, Бессарабии и в меньшей степени других вошедших в состав СССР в 1939—1940 годы районов, большинство из которых до начала войны успело выехать в Германию. Кроме того, большинство из оставшихся немцев, проживавших до войны на Украине, в Прибалтике и некоторых иных регионах страны, не преминули, так сказать, возможностью признать себя «фольксдойче» и влиться в ряды «доблестной» германской армии и других формирований и организаций Германии.

Не было или было крайне мало в Красной Армии и представителей некоторых других этнических групп, проживавших на территории СССР: финнов, болгар, румын, венгров, а также ряда более мелких. Практически в той же мере это относится и к довольно многочисленным полякам, которые составляли значительную часть населения вошедших в 1939—1940 годах в состав СССР Западной Украины, Западной Белоруссии и Литвы, а также жили и в других регионах страны, насчитывая к середине 1941 года в общей сложности около 3 млн человек или даже более. Так, демографические потери советских военнослужащих-поляков за время войны составили в абсолютном отношении такую же величину, что и потери военнослужащих-карел [50], хотя численность карел в стране была в то время примерно в 12 раз меньше численности поляков. Можно, конечно, спорить, насколько обоснованно этим группам населения не доверяли советские власти, но факт остается фактом. Впрочем, значительная часть тех же поляков была направлена в сформированные во время войны в СССР польские армии В. Андерса и З. Берлинга, которые не вошли в состав вооруженных сил СССР, но так или иначе внесли свой вклад в противоборство с войсками Германии и ее союзников.

Наконец, призыву и мобилизации не подлежали ряд категорий заключенных-мужчин, которые по возрасту и состоянию здоровья были годны к военной службе. Общее число таких лиц могло достичь за годы войны 1 млн человек [51].

Надо помнить еще и о том, что доля мужчин военнообязанных возрастов среди русских и большинства других народов СССР была гораздо меньшей, чем у немцев, австрийцев, венгров и большинства других народов противостоявшей нам в войне стороны. Это было обусловлено ощутимо более высоким уровнем смертности населения СССР и России в трудоспособном и детском возрасте в течение не только 30-х годов, но и всех предшествующих десятилетий, а в отдельные годы катастрофически более высокой – в 1919—1922 и 1933 годах. Одновременно большие потери населения вследствие более высокой смертности в СССР замещались благодаря гораздо более высокой рождаемости [52]. Следовательно, доля детей и подростков в населении СССР была гораздо большей, а взрослых – гораздо меньшей, чем в населении Германии и союзных ей стран. Поэтому, к примеру, число военнообязанных этнических русских, с одной стороны, и этнических немцев и приравненных к ним лиц, с другой стороны, в абсолютных величинах накануне войны было не вполне пропорциональным соотношению их общей численности. Для русских это число военнообязанных можно оценить на момент начала войны примерно в 17 млн человек, а для немцев и приравненных к ним лиц – в 20 млн человек (более конкретное и подробное обоснование этих цифр дается в следующей части книги).

Другое дело, что война потребовала от СССР большего напряжения сил, и советское руководство смогло поставить под ружье и к станку своих граждан в процентном отношении, несомненно, больше от имевшихся мобилизационных и трудовых ресурсов. Помимо максимально возможных масштабов мобилизации мужчин военнообязанных возрастов (и даже 1890—1891 годов рождения) с предельно допустимой степенью изъятия их из народного хозяйства и других отраслей, власти СССР в наиболее трудный период войны сумели привлечь в Красную Армию в качестве добровольцев большое число лиц, которые не подлежали мобилизации по возрасту или вследствие иных обстоятельств, а также женщин. Так, многие сотни тысяч москвичей, ленинградцев, киевлян, одесситов, жителей других городов вошли в число воинов Красной Армии, вступив в народное ополчение, истребительные батальоны и иные формирования. При этом согласно постановлению ГКО от 4 июля 1941 года «добровольной мобилизации» в народное ополчение подлежали лица в возрасте от 17 до 55 лет. Кроме того, многочисленные добровольцы и патриоты, которые в силу различных причин не стали кадровыми военнослужащими, составили значительную долю партизан, подпольщиков и тех же ополченцев, также сыграв в их рядах важную роль в борьбе с врагом в самое трудное время войны.