Валерий Ковалев - Комиссар госбезопасности.

– Точно, добавил кто-то из полумрака. – Что-что, а позверствовать казачки любят.

Все замолчали, потянулась резина ожидания.

Между тем луч света, пробивавшийся в амбар стал меркнуть, наступил вечер, а на хуторах запиликала гармошка

Ехали казаки из Дону до дому

Пидманули Галю забрали с собою

Ой, ты Галю, Галю молодая

Пидманули Галю забрали с собою..!

пьяно орали хриплые голоса.

Когда песня закончилась, гармонист врезал танец Шамиля*, перемежающийся лихим свистом, выкриками «ора да райда» и ружейной пальбой.

– Веселятся твари, – скрипнул зубами сосед Пашки.

– Мне бы воды, братцы, жжет внутри, мочи нет, – завозился в своем углу раненый, баюкая перевязанную обмоткой руку.

Матрос (так назвал его про себя Пашка) молча встал, прошел к двери и громко постучал кулаком, – открой дядя!

Снаружи звякнул запор, она, скрипнув, отворилась, возник силуэт в папахе и с винтовкой в руках, – чего надо?

– Будь другом, принеси воды, у нас раненый.

– Подохнет и так, – пробурчал страж. – Ишо постучишь, застрелю как собаку.

Дверь снова закрылась, лязгнул засов.

– Гад, – харкнул матрос на пол и заходил меж ног товарищей по амбару. Остановился у окошка в конце, встав на цыпочки, просунул туда голову.

– Маловато, – сказал кто-то. – Хрен пролезешь.

– Это да,– вернувшись назад, уселся на место.

– Дядя матрос, – придвинулся к нему Пашка. – Я могу, если надо. И еще у меня во что есть,– оглядевшись по сторонам, достал из кармана штанов браунинг.

– Молоток пацан, – тихо сказал тот, повертел в руках и вернул обратно. – Тебя, кстати, как звать?

– Пашка.

– А меня Иван (приблизил лицо), и они немного пошептались. Потом оба встали и снова прошли в конец амбара. Никто не спал, все молча наблюдали.

Там матрос опустился на карачки, мальчишка влез ему на спину, через минуту в светлом пятне мелькнули босые пятки.

На другой стороне Пашка упал в крапиву, зашипел от боли, и тихо взведя затвор, прислушался. В хуторе по – прежнему шла гульба, раздавались пьяные крики, иногда в небо полыхали выстрелы.

Ужом прополз к углу амбара, осторожно выглянул. Часовой дремал сидя на колоде у стены, встав на ноги, начал к нему красться. Сердце едва не вылетало из груди, было страшно. В метре от беляка под ногой треснул бурьян, тот поднял голову, в лоб ударила пуля.

– Хек,– дернувшись, повалился набок, а мальчишка был уже у двери.

Отодвинув засов, распахнул ее настежь, оттуда первым выскочил матрос, схватив винтовку часового и сдернув пояс с подсумками, за ним остальные.

– Ходу, – махнул рукой, и все нырнули в кукурузу. По лицам захлестали перистые листья, запахло ночной прохладой.

Сопя и спотыкаясь, пробежали версту*, и здесь Пашка, оступившись, упал, ногу пронзила боль.

– Ой, – закусил губу, но звать на помощь не стал, а беглецы меж тем удалялись. Потом шелест листьев стих, где-то затрещал сверчок, в небе пушисто дрожали звезды.

Понимая, что может быть погоня, мальчишка стал на ноги и поковылял по полю под уклон, в сторону от основного следа. Пару раз, присев, он отдыхал, а к утру вышел к небольшой сонной речке поросшей осокой и кувшинками.

Жадно напившись, перебрел на другой, поросший верболозом* берег, и там забившись под куст уснул. Разбудил его веселый щебет птиц, на востоке вставало солнце, над рекой клубился легкий туман.

Пашка протер глаза, пощупал стопу на ноге, боли почти не было.

Спустившись к воде, умыл чумазое лицо, утерся подолом серой рубахи и почувствовал, как засосало под ложечкой. В последний раз ел сутки назад, следовало пополнить силы. Как всякий местечковый мальчишка тех лет он знал немало съедобных растений, пригодных в пищу. Нашлись такие и здесь – конский щавель и рогоз*, нарвав их, с удовольствием подкрепился.

Куда идти дальше, вопрос у Пашки не стоял, нужно было возвращаться в Никополь, мальчишка твердо решил остаться в Красной Армии. Вот только в каком направлении теперь город он не знал, следовало определиться. Решил пойти по течению вниз, надеясь встретить кого-нибудь и расспросить, не ошибся.

Прошагав по травянистому берегу с раскидистыми вербами у кромки пару верст, наткнулся на сивого деда в брыле*, сидящего с удочкой у воды.

– День добрый, дедушка, – остановился рядом.

– И тебе не хворать, – обернулся к нему старик. – Ты откуда взялся?

– Отстал от своих и заблудился. В какой стороне Никополь?

– Вон в той,– махнул рукой на восток. – Ниже по речке будет гребля, перейдешь, впереди увидишь шлях. Токмо до города далековато, верст двадцать с гаком.

– Спасибо, – поддернул штаны Пашка и замелькал пятками дальше. Гребля оказалась каменной запрудой, под которой шумела вода, перешел на другую сторону. Откуда открылся зеленый простор и на нем рыжий шлях, над которым в небе парил ястреб.

Через час вышел на него, кругом стояла тишина, двинулся по пыли на запад. Когда солнце поднялось к зениту и над степью задрожало марево, свернул к высившемуся справа кургану, поднялся наверх. Оттуда открылся туманный горизонт, на шляху далеко впереди темнели точки.

Спустившись, пошагал туда по обочине, раскалившаяся на солнце мучнистая пыль жгла босые ноги. Когда подошел ближе увидел на шляху и в степи вокруг, брошенные повозки, опрокинутые тачанки и раздутые трупы коней и людей, многие из которых были раздеты. Это было то самое место, где они попали в засаду.

Мальчишка ускорил шаги, стремясь побыстрее уйти от страшного места и под колесами разбитой двуколки, увидел валявшийся вещмешок. На ходу подобрал и почти побежал дальше, от всего увиденного и липкого запаха смерти.

Заход солнца он встретил в степной балке* с тихо побулькивающим родником, у малиново светящихся углей костра. Там, тихо потрескивая и шипя, пеклись кукурузные початки. В мешке нашлись три черных сухаря, пачка махорки, и коробок спичек.

Вскоре от костра вкусно запахло, он выкатил прутом на траву зарумянившиеся початки, дуя на них, с аппетитом сгрыз. Сухари трогать не стал. «Брюхо добра не помнит, завтра опять спросит» вспомнил где-то услышанную пословицу. После еды разморило, мальчишка улегся на прошлогодние листья под дубом и, свернувшись калачиком, уснул.

К вечеру следующего дня Пашка входил в город.

На окраине его остановил конный разъезд, один из бойцов которого признал мальчишку и направил в штаб, где собирали остатки разбитого полка. Первыми, из знакомых, кого встретил на площади, был матрос, сидевший на лавке у колодца, с несколькими бойцами, дымившими махоркой. Теперь он был в гимнастерке с расстегнутым воротом, откуда синела тельняшка, ремень оттягивала кобура с наганом.

– Твою мать, Пашка ты?! – удивленно выпучив глаза, вскочил и облапил мальчишку.