Яков Мартышевский - По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Воспользовавшись маленькой остановкой, поручик Пенько подозвал своего денщика с косым глазом, разбитного и смышленого, и приказал ему вынуть из сумки курицу, которую тот сварил еще утром для похода. Поручик Пенько был, как всегда, веселый. Утомительный поход на него нисколько не подействовал. Даже, скорее, наоборот: лицо загорело, запылилось и сделалось еще мужественнее. А его фигура – плотная и немного сутуловатая, в простой солдатской рубахе и шароварах защитного цвета, с цейсовским биноклем сбоку – выдавала в нем хорошего боевого офицера. Он говорил о предстоящем бое так непринужденно, так легко, что казалось, речь идет не о таком деле, где будет потоками литься невинная человеческая кровь, где будет носиться ураган смерти, а так, о каком-то пустяке. Он не сомневался в том, что австрийцы побегут при малейшем натиске русских войск. Так же просто, как и говорил, поручик Пенько разломал курицу на несколько частей и предложил мне одну. Он очень был удивлен и даже, кажется, обижен, когда услышал мой отказ. Правда, с самого утра мы ничего не ели, но мне было не до еды. Поручик Пенько, конечно, не мог знать, какие сложные чувства в тот момент меня наполняли. Он истолковал по-своему мой отказ, вслух заявив, что действительно перед боем не следует ничего есть, так как если пуля попадет в наполненный пищей живот, то рана будет, безусловно, смертельна. Однако это соображение не помешало ему с аппетитом уничтожить чуть не полкурицы.

– Можете пожалеть, что не попробовали, – обратился он ко мне с добродушной улыбкой, вытирая руки носовым платком. – А если бой будет продолжаться…

Но в это время послышался голос командира батальона:

– Господа офицеры, ко мне!

Мы сгруппировались около подполковника Бубнова, рассматривая карту, на которой он обвел карандашом участки рот для обороны в случае, если противник сам перейдет в наступление. Твердым, спокойным голосом отдав все нужные указания и распоряжения, подполковник Бубнов приказал двигаться дальше. Батальон начал собираться, чтобы перейти на лежавший впереди хребет и там окопаться, а полуротам нашей и 3-й роты было приказано остаться на месте в резерве. Штабс-капитан Василевич назначил вторую полуроту под моим начальством. Через минуту батальон, сверкая штыками и поднимая пыль, уже двигался колонной по дороге, которая сначала полого спускалась в широкую лощину, уставленную скирдами хлеба, и затем поднималась на противоположный гребень и там терялась в синеватом темном лесу. Видно было, как батальон, спустившись в лощину, свернул вправо и, отойдя от дороги шагов четыреста, остановился у подошвы возвышенности. В это время ко мне подскакал на взмыленном белом коне полковой адъютант и торопливо спросил:

– Где командир батальона? – Я молча махнул рукой по направлению к высоте. – По приказанию командира полка поручаю вам передать подполковнику Бубнову чтобы он со своим батальоном безостановочно продолжал движение по указанному маршруту.

Сказав это, адъютант круто повернул коня и ускакал. Я, молодой, как называли нас тогда старые офицеры, «фендрик», был польщен тем, что на мою долю выпала честь передать приказание высшего начальства. Кроме того, сознавая важность этого приказания, я сказал прапорщику Ракитину вести полуроту на присоединение с первой полуротой, а сам схватил лошадь штабс-капитана Василевича, бывшую в тот момент им не занятой, и во весь дух напрямик через вспаханные поля помчался туда, где виднелся наш батальон. Лошадь поминутно спотыкалась в рыхлой земле, тяжело дышала и чуть не падала. В то время я еще очень плохо ездил верхом и потому едва сидел в седле. Даже когда стремена выскользнули из моих ног и я в отчаянии ухватился за луку, даже и тогда прилив энергии у меня был так велик, что я начал хлестать лошадь плеткой, окончательно рискуя вылететь из седла. С некоторой картинностью я подскакал к командиру батальона и круто осадил лошадь. Спокойный, почти суровый вид подполковника Бубнова сразу укротил мой пыл, и я, невольно заражаясь его хладнокровием, старался как можно сдержаннее сказать, приложив руку к козырьку:

– Господин полковник! Командир полка приказал вам с батальоном безостановочно двигаться вперед.

Из-под насупленных серых бровей этого железного человека на меня смотрели строгие, горящие глаза. Он молча кивнул и отошел в сторону. Подъехав к своей роте, я слез с лошади и передал ее вестовому штабс-капитана Василевича. В это время вслед за гулом загремевших орудий до моего слуха донеслись откуда-то совсем близко два глухих отрывистых удара, очень похожих на пушечные выстрелы, но значительно мягче. Я оглянулся назад и увидел над лесом в нескольких сотнях шагов от нас два наполовину белых, наполовину красных облачка, которые медленно вытягивались, принимали различные причудливые формы и, наконец, растаяли в жарком воздухе. Это разорвались шрапнели. Такие невинные и нежные на вид, они несли с собой сотни смертоносных осколков. Втайне я испытывал удовлетворение. Вся обстановка пока представлялась именно такой, как рисовало мне раньше мое воображение. Все было налицо: и утомление походом, и жара, и голод, и ординарцы на взмыленных лошадях, и гром орудий, и рвущиеся снаряды… О, если бы я в ту минуту знал, что это только цветочки, а ягодки еще впереди!..

Подойдя к своей роте, я присел на зеленую травку около отдыхавших солдат, которые от усталости ничего не могли говорить. Я так же, как и все, не знал, куда мы шли, что предстояло нам сделать, близко ли, далеко ли противник. Ясно было одно, что надвигалось нечто страшное, могучее, неотвратимое…

Но вот нашего ротного командира попросил к себе подполковник Бубнов. Вскоре штабс-капитан Василевич вернулся от него со строгим, несколько возбужденным выражением на лице, подождал немного, пока подошла вторая полурота, приказал затем роте двигаться вслед за ним. Мы шли первое время по лощине, а потом, свернув налево, начали подниматься по вспаханному бугру. Утомленные солдаты шли беспорядочной толпой, согнув спины, кряхтя и сопя, с трудом вытаскивая из рыхлой земли ноги, обутые в тяжелые неуклюжие сапоги. Я тоже напрягал все силы, чтобы идти вперед, а не застыть на месте. Пот градом катился с моего лица. Устремив тупо глаза вниз, я молча шагал по пахоте.

– Фу-у ты, прости Господи! Никак не могу идти дальше, ваше благородие! – взмолился около меня какой-то солдатик с серой от пыли бородкой и жесткими, торчащими книзу усами, видно, запасной.

– Так точно, ваше благородие, оченно тяжело по «его» земле ходить, больно много гор… – проговорил кто-то сзади.

Усталость и нервный подъем взяли свое, и я крикнул с раздражением:

– А вы думаете, мне легко?! Черт с вами, оставайтесь, кто не может больше идти, а мы пойдем вперед умирать…