Николай Шварёв - Разведчики-нелегалы СССР и России

Ёж/10 — этот кодовый номер использовался Центром и европейскими резидентурами для обозначения агента советской разведки — псевдоним «Сильвестров». Короткое послание из Вены означало, что первый шаг в операции оказался успешным.

Поздним вечером 2 сентября 1930 года молодой человек в отличном костюме прибыл в Париж венским поездом. Подхватив чемоданчик, он вышел на привокзальную площадь и остановил такси.

— Отель «Монсени».

Номер ему был заказан ранее. Новый постоялец провёл довольно беспокойную ночь. Его волновал больше всего главный вопрос: как его встретит старый знакомый после почти десятилетнего перерыва? И какой будет его реакция, если дело дойдёт до откровенного разговора? Потребует уйти? Вызовет полицию? Или попросту даст знать своим из контрразведки? А те, конечно, колебаться не станут…

Ровно в 11.00 следующего дня вышел на улицу и отправился в Русское концертное бюро, возглавляемое князем Церетели. Здесь его встретили очаровательной улыбкой и французским «бон жур», но тут же перешли на русский.

— Я ищу Надежду Васильевну Плевицкую и её мужа — Николая Владимировича Скоблина, — сказал молодой человек. — Мы вместе служили в Корниловском полку.

— Точного адреса мы не знаем, — ответила барышня. — Надежда Васильевна обычно заходит к нам. Недавно они переехали из-под Ниццы и поселились неподалеку от Парижа. Местечко называется Озуар-ле-Феррьер.

Молодой человек вежливо поблагодарил и отправился на вокзал. На станции Озуар-ле-Феррьер он был в пять вечера. От станции до посёлка — три километра. В пути он понял, что ошибся и пошёл не туда. Пришлось, к сожалению, вернуться.

Пустынная дорога шла через желтеющий лес. Первые же встречные говорили между собой по-русски. Они нисколько не удивились, услышав вопрос на русском языке: во Франции собрался чуть ли не миллион русских эмигрантов.

— Скажите, пожалуйста, как мне пройти к мэрии?

Попутчики любезно проводили молодого человека до мэрии, где ему записали на листке бумаги адрес русского генерала и даже показали самый кратчайший путь.

Хозяев не оказалось дома, но ждать пришлось недолго. Минут через пятнадцать подъехала автомашина с открытым верхом. Из неё вышел человек в лёгком сером костюме. Он подал руку даме и тут увидал гостя.

— Надюша, — воскликнул он радостно. — Это Петя, о котором я тебе столько раз рассказывал!

Молодой человек сделал шаг вперёд и по-военному склонил голову на грудь:

— Штабс-капитан Пётр Георгиевич Ковальский.

— Моя супруга — Надежда Плевицкая.

— Коля, Коля, — укоризненно остановил его Ковальский. — Кто из русских не знает певицу Надежду Плевицкую! Всего один раз довелось мне слышать ваше пение, но впечатление незабываемое.

Ковальский поцеловал ей руку и повернулся к Скоблину. Критически оглядел его и изрёк:

— Вижу, генерал в отличной форме. Хоть сейчас в седло и устраивай инспекционный смотр дивизии.

Скоблин усмехнулся:

— Дело за малым — дивизии нет и не предвидится.

Ковальский хорошо помнил, как в 1910–1917 годах гремело в России имя Надежды Плевицкой — одной из самых ярких звёзд русской эстрады, столь же знаменитой, как Варя Панина и Анастасия Вяльцева. Газеты и журналы, граммофонные пластинки, кинофильмы разносили по стране славу «курского соловья», «русского жаворонка».

Её имя называли в одном ряду с Ф. Шаляпиным, который, как и Л Собинов, К. Станиславский, С. Эйзенштейн, С. Рахманинов, С. Коненков, высоко ценил талант Надежды Плевицкой.

Она пела о гибели «Варяга», «По диким степям Забайкалья», «Раскинулось море широко», «Ухарь купец» и многие другие. Эти песни исполнялись в самых разных аудиториях, повсюду встречая овации.

Как писала одна газета, «песни Плевицкой для национального самосознания и чувства дают человеку в тысячу раз больше, чем гунявые голоса всех гунявых националистов, вместе взятых». И даже сенсационная шумиха в печати о многотысячных гонорарах, бриллиантах и роскошных концертных туалетах певицы не могла повредить её огромной популярности.

— Вы очень вовремя, — сказала Надежда Васильевна. — У нас сегодня гости, увидите интересных людей.

— Как вырвался от Советов? — расспрашивал тем временем Скоблин, ведя гостя в дом. — И как устроился в Вене?

— В Ленинграде я купил персидский паспорт, сейчас по нему и живу. Привёз кое-что с собой, так что пока не нуждаюсь ни в чём. А вы как тут устроились?

Скоблин неопределенно повел головой, а у Плевицкой сразу испортилось настроение.

— Четыре года назад мы арендовали участок земли на юге — под виноградники. Думали, это верное дело. Но два года подряд неурожай, и мы погорели, аренду в этом году не возобновили. Теперь купили здесь дом — 10 тысяч франков. Заняли деньги под большой процент, но с рассрочкой на десять лет, — пояснил Скоблин.

В это время подъехали ещё две машины, появились гости. Ковальского им представили торжественно: «Петя, наш друг, один из пионеров Добровольческой армии, сподвижник генерала Корнилова».

Это была сущая правда. Сын железнодорожника, П. Ковальский в 1914 году оставил гимназию, чтобы поступить в Одесское военное училище. 1 мая 1915 года он был уже прапорщиком, а в июне оказался на фронте. У него были все основания считать себя баловнем судьбы: уже в октябре следующего года его произвели в штабс-капитаны, т. е. меньше, чем за полтора года, он получил три чина. Его храбрость была отмечена восемью боевыми орденами и медалями. Три раза ранен, но всякий раз волею судьбы возвращался в родную часть.

После Октябрьской революции офицеры Корниловского полка начали переправляться на Дон, где составили ядро Добровольческой армии. Логика Гражданской войны привела в Добровольческую армию и П. Ковальского: по семейным традициям служил в управлении военных сообщений. Всё это было известно его бывшему сослуживцу Н. Скоблину. Но о другой стороне жизни Ковальского генерал не догадывался, конечно.

Вместе с отступающей белой армией Ковальский оказался в Польше и был интернирован. Потом поселился в Лодзи, поступил на работу: сначала ночным сторожем, а затем — техником в строительную контору.

В конце 1921 года П. Ковальский пришёл в советское полпредство в Варшаве и сказал, что хочет заслужить право вернуться в Россию. Два года работал по заданиям советской разведки и в апреле 1924 года вернулся домой — в Россию. Разобравшись в жизненных перипетиях, Ковальский перешёл на платформу советской власти и отдал себя всецело в распоряжение авангарда Советов — органов ГПУ.

Ковальский засиделся у Скоблиных до ночи, пропустил последний поезд на Париж и был оставлен ночевать. Из беседы со Скоблиным Пётр старался не только что-нибудь узнать о судьбе бывших сослуживцев по Корниловскому полку, но, главным образом, понять, чем живёт сейчас его друг Николай Скоблин.