Олег Царев - КГБ в Англии

Из предыдущих бесед БРОНА с ШАХОМ видно, что ШАХ, работая с нами на материальной основе, не имеет никаких предрассудков в отношении Советского Союза. Более того, он с симпатией отзывался о борьбе Советского Союза за мир. Единственным доводом ШАХА против встреч с советскими людьми было его мнение о том, что английская служба безопасности более внимательно следит за советскими людьми, чем за работниками стран народной демократии. Этот довод ШАХА мы можем сравнительно легко отвести указанием на хорошие результаты нашей многолетней работы в Лондоне. Мы полагаем, что в существующей обстановке ШАХ с облегчением примет наше сообщение».

Центр поддержал предложение резидентуры, и в октябре Модин получил указание за подписью начальника 2-го отдела ПГУ Тарабрина, которое гласило:

«В результате тщательного анализа работы с ШАХОМ за последний период Центр пришел к выводу, что сейчас имеются благоприятные условия для перевода его на работу под нашим флагом. В беседе с ШАХОМ по этому вопросу необходимо в дружеской форме объяснить ему, что мы не раскрывались перед ним» исключительно потому, чтобы он не беспокоился за свою судьбу, поскольку он сам неоднократно говорил, что за поляками следят меньше, чем за советскими людьми. Теперь же ШАХ сам смог убедиться, что работать с советскими людьми в Лондоне вполне безопасно.

Объясните ШАХУ, что наши встречи с ним тщательно подготавливаются и нами принимаются все необходимые меры, исключающие возможность провала».

Баранов выполнил указание Центра на встрече с Хаутоном 26 октября 1957 года. Когда он сказал, что ни НИК (так представлялся Дерябкин), ни он сам не являются поляками, что оба они русские, представители Советского Союза, и что все материалы, которые Хаутон когда-либо передавал РОДЖЕРУ, НИКУ или ему, поступали в Советский Союз, англичанин некоторое время помолчал, а затем сказал следующее:

«Я должен вам сказать, что все, что вы мне открыли, не является для меня неожиданностью. У меня были подозрения в том, что НИК не поляк. В том, что вы лично не поляк, я убедился сравнительно давно. Убедиться в этом было не трудно. В ходе наших бесед я едва заметно употреблял польские идиоматические выражения, на которые настоящий поляк должен был бы определенным образом реагировать. Вы же не реагировали никак. Вы всегда тщательно избегали разговоров на польском языке. Вы всегда старались отклонить мои предложения о передаче подарков моим друзьям в Польше. Случай с предателем Релуга явился еще одним доказательством в этом отношении. Я очень много думал над этим вопросом. Подбирал и мысленно рассортировывал все факты и результаты своих наблюдений. На мысль о том, что вы, вероятно, являетесь представителем советской разведки, меня навели два факта».

Первым фактом, по словам Хаутона, было необычно быстрое получение им и его женой визы на въезд в восточный сектор Берлина, где только и могли сделать срочную операцию его жене, когда она заболела… Другие англичане ждали визу месяцами. Тогда Хаутон не придал этому большого значения, но, поразмышляв над этим задним Числом, подумал, что в Советском Союзе, очевидно, о нем известно.

Второй факт заключался в том, что Дерябкин и Баранов всегда очень внимательно относились к информации о деятельности Адмиралтейства и техническом оснащении британского военно-морского флота. Польша, по разумению Хаутона, не являясь крупной морской державой, вряд ли нашла бы возможным выделять большие средства на добывание информации, которая не была для нее жизненно необходимой. Поразмыслив, он понял, что поставляемые им сведения идут туда, где они действительно нужны, а именно в Советский Союз.

«В последнее время все эти мысли меня серьезно беспокоили, — признался Хаутон, — и ваше сегодняшнее сообщение является для меня большим облегчением. Я благодарен вам за вашу откровенность». Баранов попросил его так же откровенно ответить, не оставит ли этот разговор неприятного следа в его душе. Хаутон ответил: «Я считаю, что мы сможем работать еще лучше. Теперь стало все ясно. Нет причин для беспокойства. We know now who is who and what is what, — и, переходя снова на деловой тон, добавил: — Только жаль, что я не знал об этом раньше. В Берлине я знал одного офицера из состава английской администрации, который вам очень симпатизировал».

Таким образом, беспокойство Центра и резидентуры относительно результатов разговора с Хаутоном оказалось напрасным. Напрасными также оказались и уловки, к которым прибегала советская разведка для того, чтобы замаскировать свой флаг. Хотя и Дерябкин, и Баранов специально посещали Варшаву и те ее места, которые были хорошо знакомы Хаутону, выдать себя за настоящих поляков они Не могли. Хаутон продемонстрировал проницательность, необычную для рядовых англичан, как правило, плохо ориентирующихся в национальной принадлежности представителей малознакомых или малых народов. Известны, например, случаи такого типа: услышав славянскую речь, любознательная английская старушка спросила у говоривших: «Аrе you speaking Belgian?» [27] Вы говорите по-бельгийски?

В работе Дерябкина и Баранова с Хаутоном присутствовал с оределенными условностями ключевой элемент нелегальной разведки, для которой они никогда специально не готовились, а потому и не следовало ожидать, что они с ним успешно справятся. Забегая вперед, можно сказать в порядке курьеза, что, когда перед Хаутоном предстал Гордон Лонсдейл, тот никак не хотел поверить в то, что перед ним советский представитель.

Первое упоминание о любовнице Хаутона Этель Элизабет Джи относится к началу 1955 года. Рассказывая Баранову о неурядицах своей личной жизни, Хаутон поведал, что его отношения с женой настолько испортились, что он подумывает о разводе. Он также сказал, что у него есть подруга, с которой он проводит время, когда выезжает на встречи с Барановым в Лондон. В данной ситуации разведку интересовала только безопасность агента и всей операции, а следовательно, и то, насколько любовница осведомлена о целях поездок Хаутона в Лондон. Хаутон ответил, что для нее у него припасена та же легенда, что и для жены, а Именно — спекуляция на черном рынке пенициллином через поляков. Пока же он говорит, что наезжает в Лондон для того, чтобы встретиться и выпить с друзьями. Такое объяснение, естественно, не сняло опасений разведки, что близкие отношения Хаутона с Этель Джи не побудили его разоткровенничаться.

В небольшой личной записке, подготовленной Хаутоном весной 1955 года по просьбе Баранова, он писал, что мисс Джи 41 год, она временно работает чертежницей, что у нее нет определенных политических взглядов, а также специального образования и квалификации. По словам Хаутона, у нее имелся небольшой личный доход, и она работала, чтобы иметь деньги на карманные расходы — около пяти с половиной фунтов в неделю. «Источник находится в близких дружеских отношениях с ней почти с момента переезда в Портленд, — писал далее Хаутон, и его повествование приобретало характер криминального романа. — Она готова выйти замуж за источника, если у того будет такая возможность. Она даже изъявила готовность заплатить 100 фунтов стерлингов любому, кто поможет избавиться от его жены. Источник заявил, что он не позволит своей возлюбленной сделать это, хотя испытывает глубокую привязанность к ней».