Олег Царев - КГБ в Англии

О нем я сообщил подробные данные». Ответа на вопрос, как и когда Малли сообщил Центру подробные данные на Бланта, документы не дают, что еще раз позволяет предположить, что это было сделано им лично во время поездки в Москву в 1936 году.

Арнольд Дейч в серии психологических портретов членов агентурной сети лондонской нелегальной резидентуры пишет о Бланте следующее:

«ТОНИ — типичный английский интеллигент. Говорит на очень выспренном английском языке. Выглядит весьма женственно. Педераст МЕДХЕН говорит, что это у ТОНИ врожденное. Он образован и умен. Коммунизм для него зиждется на теоретических выкладках. Имеет несколько трудов о марксизме применительно к истории искусства. Значительно устойчивее и рациональнее МЕДХЕН. Человек скромный, без особых претензий. Прекрасно владеет собой, холодный и слегка вычурный. Меньше связан с Компартией, чем МЕДХЕН. Вряд ли он отказался бы от своей карьеры ради нашей работы. Он хорошо понимает свои задачи И готов нам помочь. Пользуется большим авторитетом среди студентов».

Опёративная работа Бланта в период 1937–1939 годов отражена в его деле в общих чертах и довольно скудно, практически ограничивается тем, о чем сам Блант пишет в автобиографии: «Пытался выполнить довольно трудно совместимую задачу — создавать впечатление, что я не разделяю взглядов левого крыла, и в то же время находиться в Самом тесном контакте со всеми студентами левого крыла для того, чтобы подбирать нужных нам людей». Им лично, например, были привлечены к сотрудничеству с советской разведкой: НАЙГЕЛЬ — выпускник Кембриджа, сын американского миллионера, друга президента Рузвельта, Майкл Стрейт (в 1983 году опубликовал книгу о своей связи с советской разведкой — «После долгого молчания»), а также весьма способный второкурсник — стипендиат Кембриджа Лео Лонг — РАЛЬФ (в начале 60-х годов дал английской контрразведке показания о своем сотрудничестве с советской разведкой в обмен на иммунитет от судебного преследования). Кроме того, Блант дал наводку на Джона Кернкросса — МОЛЬЕРА (также давая показания МИ-5 в обмен на иммунитет).

Отложенные результаты этой работы проявились позже, во время войны. РАЛЬФ и МОЛЬЕР работали в английских спецслужбах и снабжали лондонскую резидентуру ценной информацией. НАЙГЕЛЬ же вернулся в США и поступил по просьбе советского резидента на службу в Государственный департамент, хотя его сотрудничество было не столь продуктивным, как этого хотелось бы разведке. Блант, однако, не страдал от завышенной самооценки своего вклада в советскую разведывательную деятельность в предвоенный период. В автобиографии он скромно пишет: «Характеризуя свою работу за период с 1937 года до начала войны, я могу сказать, что я почти ничего не делал».

Одной из основных причин общего спада в работе «Кембриджской группы» в предвоенный период были длительные перерывы в руководстве ею со стороны лондонской резидентуры, обусловленные отзывом оперработников и резидентов. Перебои начались с отъездом Арнольда Дейча осенью 1937 года и закончились только в декабре 1940 года, когда Анатолий Горский (ВАДИМ) окончательно обосновался в Лондоне в качестве резидента советской разведки.

Тем не менее в 1939 году связь с Блантом все же поддерживалась, но только от случая к случаю и только через Берджеса. Это объяснялось тем, что Горский, оставшись в Лондоне шифровальщиком и единственным сотрудником резидентуры, физически не имел возможности встречаться со всеми источниками. В марте 1939 года, видимо восстанавливая нарушенную репрессиями связь времен, Горский (в то время КАП) напомнил Москве о Бланте. Со слов Берджеса (!) он писал, что «ТОНИ вполне надежный человек, незаменимый вербовщик и наводчик… знает не только все мельчайшие детали работы МЕДХЕНА с нами, но иногда с ведома СТЕФАНА (Дейч) печатал сводки МЕДХЕНА для нас… МЕДХЕН сообщил мне, — продолжал Горский, — что ТОНИ привлек для работы с нами одного человека, который в ближайшее время сдаст экзамены и, наверное, будет работать в ЗАКОУЛКЕ (Форин Офис)».

Однако ощущение близости войны с Германией побудило Бланта поставить перед разведкой вопросы, связанные с возможным изменением его официального положения, а следовательно, и отведенной ему роли вербовщика, с которой он столь успешено справлялся до сих пор. 10 августа 1939 года Горский направил в Москву письмо, в котором говорилось, что ТОНИ просит указаний относительно того, где он мог бы быть наиболее полезным в случае войны, называя при этом две имеющиеся у него возможности: первая — зачисление в офицерский резерв и вторая — работа в штабной армейской разведке. Центр ответил, что поскольку личной связи с ТОНИ нет, то дать ему конкретные указания не представляется возможным, однако его пребывание в армейской разведке на время войны было бы предпочтительнее.

Британские разведывательные службы, видимо, придерживались такого же мнения относительно использования Бланта в военное время, хотя и по другим причинам. Вскоре он получил письмо, подписанное М.П. Бруксом за начальника Управления военной разведки, в котором ему предписывалось явиться не позднее 14.30 16 сентября 1939 года по указанному ниже адресу для прохождения «курса разведки». По окончании курса, писал майор Брукс, Блант получит назначение в Службу военной разведки.

Таким образом вопрос с устройством Бланта решился сам собой и не худшим для советской разведки способом. Но не успел он приступить к занятиям, как разразился первый в его оперативной работе кризис. Опять же через Берджеса стало известно, что 26 сентября Блант до окончания срока обучения был откомандирован из разведывательной школы. Через своего друга он передал записку для Горского, которая начиналась весьма тревожной фразой:

«26 сентября. Сегодня утром меня вызвал начальник разведкурсов в Мэнли полковник Ширэр и сообщил, что он получил указание из Министерства обороны о невозможности допуска меня к какой-либо разведывательной работе. Он не показал мне письмо, но сказал, что никаких мотивировок такого указания не приводит, однако категоричность его очевидна».

«ТОНИ было официально заявлено, — докладывал Горский по горячим следам в Центр, — что в директиве Военного министерства о его откомандировании сообщается, что он ни в коем случае не может быть использован на разведывательной работе, хотя служба в армии для него не закрыта». Хотя причины откомандирования не были указаны, продолжал Горский, сам Блант предполагает, что их может быть две: 1) контрразведка получила сведения о его коммунистических взглядах в прошлом; 2) ей стало известно, что он гомосексуалист. Берджес, передавая записку своего друга, просил указаний к действию, так как пассивность Бланта, по его мнению, могла быть расценена как признание вины.