Джон Фоллейн - Шакал (Тайная война Карлоса Шакала)

Первым свидетелем стал дивизионный инспектор уголовной полиции Даниэль Аберар, вызванный для дачи показаний во вторник утром. Низкорослый пятидесятилетний толстяк, он зачитал биографию Карлоса, составленную им на основании отчетов полиции и секретных служб Франции и других стран. Карлосу явно льстило перечисление его любовных похождений, а когда Аберар процитировал фразу одной из лондонских студенток о том, что Карлос постоянно пытался ее соблазнить, он откинул голову и рассмеялся. Согласно утверждениям присяжного X, это не произвело никакого впечатления на присяжных дам, как и то, что каждый раз, прощаясь со своим адвокатом Кутан-Пейре, Карлос целовал ей руку: “Дамы были поражены, когда прочитали в газетах о том, что Карлос считался великим соблазнителем или по крайней мере был таковым в прошлом. Они считали его просто отвратительным латиноамериканцем”.

Когда судья Корнелу спросил мнение Карлоса о только что прослушанной биографии, тот указал на многочисленные пробелы и укорил Аберара за множество допущенных фактических ошибок. Карлос заявил, что никогда не обижался на детское прозвище Толстяк, как это утверждал Аберар. К тому же он никогда не бывал на Кубе, хотя у него и есть там родственники: “Видите ли, у меня дети повсюду”. Карлос также заявил, что никогда не давал интервью журналу “Аль Ва-тан аль Араби”, в котором он якобы брал на себя ответственность за убийства на улице Тулье и ряд других терактов.

С первых же слов “профессиональный революционер” Карлос задал тон своей защиты. Когда судья спросил Карлоса о его политических взглядах, он заявил, что война за освобождение Палестины, по определению, должна вестись за пределами Палестины, а потому является мировой войной. Он же может лишь гордиться свершенным: “Я — гордый человек. Я горжусь своей борьбой, горжусь своими взглядами и теми сотнями революционеров, которых я воспитал и которые продолжат борьбу после моей смерти”. Точно с такой же гордостью он говорил о сотне паспортов и своих пятидесяти двух именах, которыми он пользовался, скрываясь от полиции.

Ни разу за время суда он не проявил ни единого признака сожаления о содеянном, не говоря уже о раскаянии. Лишь однажды, во вторник вечером, он несколько принизил свою роль в происходящей войне: “Нельзя персонализировать революцию. Существует миф о Карлосе, который раздут сверх всякой меры. Карлос тут, Карлос там, Карлос — советский агент, Карлос делает атомную бомбу, чтобы взорвать Нью-Йорк… Мои индийские товарищи присылали мне рассказы женщин о страстных ночах, проведенных со мной. А я их даже никогда не видел”.

Карлос без труда узнал единственную свидетельницу, которую удалось доставить в суд. За несколько часов до того, как его бывшая подружка и помощница Нидия Тобон должна была предстать перед судом в четвертый день слушаний, Карлос заявил, что завербовал ее в Народный фронт. Однако теперь, добавил он, Нидия живет во Франции и находится на службе у ДСТ, которое никогда не позволит ей выступить в суде. Однако ему пришлось признать свою ошибку, когда в среду днем Нидия вошла в зал суда.

Элегантно одетая в серые брюки, красный свитер и двубортный пиджак, с крупными цветными бусами на шее, она выглядела гораздо моложе своих пятидесяти девяти лет. Когда она проходила мимо, Карлос улыбнулся ей, но Нидия сделала вид, что не узнает человека, ради которого провела год в английской тюрьме. Она давала свои показания, не принося присяги. Тихим и сдержанным голосом с испанским акцентом она поведала о том, как пересеклись их пути. “Мы несколько раз встречались, чтобы развлечься. Однажды я поднималась на эскалаторе на станции Холборн. Там очень глубокое метро. Я подняла голову и увидела, что он стоит чуть выше. Я бросилась к нему, чтобы поздороваться, потому что он мне очень нравился.” Карлос улыбнулся при этих воспоминаниях. “А однажды в ресторане, — продолжила Нидия, — он сказал, что счастлив, потому что нашел дело, ради которого стоит бороться, — Палестину. Я ответила, что для меня гораздо важнее Латинская Америка и моя страна, но я с уважением отношусь к его выбору. Я его высоко ценю”.

Судья, первым задававший вопросы Нидии, спросил ее о том, в каких они находились отношениях во время убийств на улице Тулье. И как она узнала об этих убийствах? Из газеты “Гардиан”, ответила Нидия. Не звонил ли ей Карлос после совершения этих убийств? Звонил, но ее не было дома, и он передал записку с другом, в которой было сказано: “Передай Нидии, что Андре (Мухарбал) мертв”. Правда ли, что в 1978 году она написала книгу о Карлосе? Правда. “Это было глупо. Я хотела сделать ее более сочной, более продажной, поэтому пользовалась газетными материалами. Я написала, что Карлос позвонил мне и сказал, что он убил Андре. Но это неправда”.

Ее заявление могло ослабить позиции обвинения. В своей книге Нидия написала, что разговаривала с Карлосом по телефону после тройного убийства и он признался ей в том, что оно было совершено им. Судья пожелал, чтобы присяжные прослушали этот отрывок вне зависимости от того, что утверждала Нидия, и он был бы переведен с испанского на французский: “Я должен был это сделать. Мухарбал был трусом, его сцапала полиция, и он продал нас. Если бы я не стал стрелять, они бы сцапали и меня. У меня не было выхода… Или он, или я. Думаю, попадись я им в руки, они бы убили меня”. Карлос помогал переводчице, подсказывая ей нужные слова, когда она запиналась.

Затем судья повернулся к Нидии. “Итак, мадам. Что вы скажете на это?”

“Все это я взяла из газетных статей, чтобы написать свой роман”, — ответила она.

“По прошествии трех лет вы получаете политическое убежище во Франции и пишете роман, который может вызвать подозрения у властей? — не унимался судья. — “Вы утверждаете, что являетесь другом Карлоса, и тем не менее пишете вещи, которые могут поставить его в ужасное положение? Как вы, будучи адвокатом, можете так клеветать на своего друга?”

Нидия ощутила шаткость своей позиции и помедлила с ответом. “Это был безрассудный поступок. Однако это вы считаете его террористом, убийцей и хладнокровным наемником. Если бы вы поговорили с моими соотечественниками из Колумбии или Венесуэлы, вы бы поняли, что они относятся к этому иначе”.

Зажатая судьей в угол, Нидия принялась робко извиняться, а потом заявила, что не может больше отвечать, так как этот допрос напоминает ей о тяжелом периоде ее жизни. Однако судья резко оборвал ее: “Ваши страдания, заключающиеся в даче показаний суду присяжных, ничто по сравнению со страданиями тех, кто двадцать два года старался понять, за что убили их отцов и мужей”.

У Карлоса, как и у его адвокатов, было право иа допрос свидетелей через судью Корнелу — право, обычно не используемое подсудимым, но на этот раз вмешательство Карлоса привело к перекрестному допросу. Когда наступил его черед допрашивать Нидию, Карлос почтительно поприветствовал ее в той форме, в какой принято обращаться к адвокатам во Франции: “Бонжур, мэтр Тобон”. Оперевшись на балюстраду, он чуть наклонился вперед: “Я очень рад тому, что вы здоровы и так хорошо выглядите. Ей почти шестьдесят, она по-прежнему неотразима”. Индия стояла неподвижно, не глядя в сторону Карлоса и ни единым жестом не отреагировав на его комплимент.