Петр Стефанович - Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках

В-третьих, совершенно непонятно, почему те определения бояр «по территории», на которые указывает А. А. Горский и которые чаще встречаются в летописании XII в., надо увязывать с каким-то «боярским вотчинным землевладением». Все эти определения даются по городовой принадлежности бояр, а не по сельской: «вышегородьскыѣ болярьцѣ» – значит, из Вышгорода, «галичьскии мужи» – значит, из города Галича, ростовские бояре – значит, из Гостова и т. д. Так понимая эти определения, никакого рубежа в положении боярства в XII в. усмотреть невозможно. Бояре были теснейшим образом связаны с городской жизнью на протяжении всего домонгольского времени (и на это ещё будет обращено внимание ниже), в том числе и в XI в., а может быть, и в более ранний период.

О связи бояр с городом лучше всего свидетельствуют неоднократные упоминания городских усадеб («дворов») бояр. В известиях, восходящих к НС или даже, как считал А. А. Шахматов, к летописному своду 70-х гг. XI в., усадьбы киевских бояр часто служат топографическим ориентиром – упоминаются дворы неких Олмы и Воротислава, а также Чудина [914]. Чудин и его брат Тукы известны также по летописным известиям и по другим источникам, относящимся к 1060-1070-х гг. [915]Двор как городская усадьба упоминается также в «Сказании» о варяге-христианине и его сыне, убитых в языческий период правления Владимира (статья 6491 (983) г.) [916]. Как увидим ниже, о проживании бояр в их собственных городских дворах пишет Нестор в Житии Феодосия. Живут в городах бояре и в XII в., и тоже упоминаются их городские усадьбы [917](хотя это не мешает им владеть какими-то сельскими имениями). Как хорошо известно, в Новгороде удаётся проследить преемственность боярских усадеб на протяжении нескольких веков с древнейшего времени, то есть с рубежа Х-XI вв. [918]По другим городам археологические материалы не так показательны, но на фоне данных письменных источников вряд ли можно говорить о какой-то специфике Новгорода в этом отношении. Более частые упоминания бояр по их «территориальной» принадлежности в XII в. надо связывать с тем, что на Руси в это время появилось больше самостоятельных политических центров, а не с ростом «феодального землевладения».

Наконец, в-четвёртых, невозможно оценить реальное значение доходов, которые давало землевладение боярам, по сравнению с доходами, которые им доставляло исправление должностей по суду и управлению, а также торговля и военная добыча [919]. О «прибытках» по разным статьям мы вообще судить не можем, и лишь относительно доходов от «государственной службы» можно довольно уверенно сказать, что они были немалые. О значении этих доходов для знати ясно говорит тот конфликт, который развернулся из-за права сбора дани с древлян при Игоре в 40-х гг. X в. и который в конце концов стоил жизни князю. В литературе с летописным рассказом о древлянской дани и описанием полюдья «росов» у Константина Багрянородного справедливо сопоставляется сообщение ПВЛ о сборе дани Янем Вышатичем на Белоозере [920]. Уместно вспомнить знаменитые новгородские бирки конца X– начала XII в., которыми запечатывались мешки с мехами, собранными в качестве дани [921]. Вне сомнения, этот сбор дани генетически связан с системой кормлений, хорошо известной по источникам XIV–XV вв [922].

Некоторые современные учёные считают, что основу могущества боярства в течение всего Средневековья составляли именно доходы от службы, в том числе просто часть государственных налогов. Хотя, возможно, удельный вес доходов знати от кормлений-должностей и несколько сокращался, но даже и в XVI в. вотчинное землевладение, основанное на труде зависимых людей, не стало ещё основной формой землевладения в Московском государстве и главной опорой знати. Б. Н. Флоря, например, в этом видит важное отличие России от Польши и Великого княжества Литовского [923]. Но в любом случае, оба источника доходов боярства – от исполнения публичных должностей и своего (частного) землевладения – не перекрывали и не сменяли друг друга, а сосуществовали практически на протяжении всего Средневековья.

Все эти соображения ведут к выводу что нет оснований каким-либо образом противопоставлять применительно к роли и положению бояр в древнерусском обществе периоды предшествующий концу XI или середине XII в. и последующий. Разумеется, какие-то изменения происходили всё время на протяжении домонгольского периода, и важнейшие были, видимо, связаны с постепенным распадом того государства, которое в начале XI в. держал «под своею рукою» Владимир Святославич, и образованием к началу XIII в. ряда политических центров, в каждом из которых сформировались свои группы боярства. Но для описания и объяснения этих изменений нет смысла выделять какую-то особую «дружинную знать», признавая в то же время, что в течение всего Средневековья бояре оставались «военно-служилой знатью». Бояре в XI в. точно так же выделялись из массы «простых» людей, служили князьям на войне и в мирное время, получали от этой службы доходы, обзаводились сёлами и «имениями», как и в ХII-м, и в последующие века.

Как уже говорилось в Введении и главе II, во многом наше восприятие древнерусского общества зависит от летописи, и чтобы преодолеть это «летописецентричное» восприятие прошлого, необходимо корректировать его по другим источникам. Такого рода корректировку суждений о содержании термина бо(л)ярин и связи его с другими понятиями (например, с «дружиной») позволяет сделать источник, сопоставимый с летописью, но иного жанра и происхождения. Выше уже использовались данные Жития Феодосия Печерского– агиографического произведения, создание которого относится примерно к той же эпохе, от которой до нас дошли древнейшие сохранившиеся летописные своды – НС и ПВЛ. Более того, Нестору, монаху Киево-Печерского монастыря и автору Жития, в средневековой историографической традиции приписывалось и составление ПВЛ. В научной литературе много спорили по поводу того, был ли причастен Нестор к работе над летописью [924]. Надёжных подтверждений этому нет, и вопрос приходится оставить открытым. Но в то же время нельзя сомневаться, что литературная и идейная среда, из которой вышли киевское летописание конца XI – начала XII в. и Житие, примерно одна и та же, и тем важнее и интереснее их сопоставление. С литературной точки зрения Житие – выдающийся памятник, искусно сочетающий следование канонам и топосам агиографии, умеренную риторику, динамичность сюжета и реалистичность. Житие сохранилось в древнем и довольно исправном списке (имеющем лишь небольшие погрешности и пропуски) в знаменитом Успенском сборнике середины XII – первой половины XIII в., который имеет научное издание с полным словоуказателем.