Петр Стефанович - Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках

Мысль, что имущество, полученное или нажитое во время исполнения службы господину или правителю, должно, по крайней мере частично, вернуться к князю, является, в самом деле, логичной, и её применение можно найти во многих памятниках средневекового права Европы. Неясно только, почему «Русская Правда» – памятник, составлявшийся с первоочередным учётом интересов князя – должен был как-то противодействовать этой мысли. Отмена права князя на имущество, оставшееся после смерти не просто какого-то его слуги, а боярина, – это было бы очень сильным ущемлением интересов князя. Ни текст самой «Русской Правды», ни исторические условия и обстоятельства, при которых эта статья могла бы быть принята в начале или середине XII в., не дают никаких намёков на то, почему бы и каким образом князья вдруг пошли на такое «смягчение». Предположение, что к нему привело развитие вотчинного землевладения, «когда дружинник окреп на земле и бенефиций превратился в феод» [1058], ни на чём не основано. В самой статье говорится не о землевладении, а вообще о наследстве («заднице»). Насколько велика в домонгольское время была роль землевладения для бояр и тем более княжеских слуг, обозначенных в тексте общим понятием «дружина», источники не позволяют судить; его формы и условия вырисовываются лишь очень приблизительно (см. выше в разделе «Бояре в XI в.»). Ясно только, что какими-то землями бояре располагали как до появления «Пространной Правды», так и после.

Так или иначе, представление, которое лежит в основе тезиса Преснякова, о некоем «древнем праве, не знавшем имущественной самостоятельности княжих мужей-огнищан», выглядит просто абсурдным в виду всех тех данных, которыми мы располагаем относительно бояр в XI в. В том же Житии Феодосия всё говорит против этого представления. Бояре располагают ценными вещами и имуществом, Варлаам, желая постричься в монастыре, приносит туда свои «болярскую» одежду и коней (очевидно, в качестве вклада) и т. д. А как могли бы вообще новгородские бояре в 1018 г. собирать деньги (причём по довольно высокой ставке) на поход против Святополка и Болеслава, если у них не было «имущественной самостоятельности»?

В какой-то мере такого рода «древнее право» можно предполагать относительно тех княжеских слуг, которые находились на его полном содержании. В частности, описание Ибрагимом ибн Якубом «заботы» польского князя Мешка о его «мужах, закованных в броню» (см. выше с. 269), подразумевает, что и «имущественная самостоятельность» этих «мужей», и их воля в передаче наследства детям были ограничены. Вполне возможно, что похожие ограничения действовали и относительно гридей и отроков князей Руси в XI в. С конца XI в., как доказывалось в главе III, эти корпуса княжеских военных слуг деградируют. Не связано ли появление статьи 91 в «Пространной Правде» именно с этим процессом? В таком случае «смягчение» «древнего права» надо относить именно к княжеским слугам XII в., которые уже не состояли полностью на довольствии князя и которые добились уравнения своих прав в смысле передачи имущества по наследству с боярами. Впрочем, это – лишь одна из возможных трактовок этой статьи. Пожалуй, более вероятным кажется, что постановление «за князя задниця не идеть» является вообще не новацией (ни по отношению к боярам, ни по отношению к «дружине»), а лишь подтверждением общепринятой нормы. Такого рода подтверждение со специальным упоминанием дочерей могло быть вызвано просто каким-то частным случаем, например, попыткой кого-то из князей XII в. присвоить себе имущество одного из своих людей, оставившего после смерти лишь дочерей.

Для целей данного исследования, в общем, не так важно остановиться на какой-то одной интерпретация 91-й статьи. Главное указать на то, что интерпретация Преснякова в духе теории «княжого права» не может относиться к боярам.

Таким образом, умолчание в шкале вир «Русской Правды» о боярстве не может служить свидетельством против того, что оно составляло высший социальный слой в XI в. Бояре были знатью, и нет оснований подвергать сомнению данные нарративных источников. В то же время равнодушие законодательной инициативы по отношению к боярам заставляет лишь догадываться о том, какими социально-правовыми нормами, представлениями или механизмами утверждался и подтверждался на практике боярский статус. В нарративных памятниках можно найти указания на внешние признаки боярства (богатство, власть и пр.), но перед их авторами не стояла, естественно, задача дать ответ на вопрос, как приобретались эти признаки, то есть кто и как становился боярином.

Кто имел право называться боярином и на каких основаниях? К сожалению, данных для решения этого вопроса источники X–XI вв. практически не дают, и приходится ограничиться лишь некоторыми соображениями более или менее общего характера в контексте сравнительно-исторических аналогий. В историографии, как мы видели, влиятельными остаются две теории: «дружинная/служилая» и «общинная/местная». Первая объясняет приобретение боярского статуса только через службу князю, вторая либо вообще не предполагает существования такого статуса в условиях «общинности», либо видит в нём не социально-правовое содержание, а лишь отражение имущественного расслоения ими личных «лидерских» качеств.

На мой взгляд, хотя каждая из двух теорий опирается на реальные факты, в итоге выводы получаются упрощёнными и однобокими. «Бессословности», на которой делает акцент «общинная теория», на Руси в X–XI вв. не было, и о ней можно говорить лишь в том смысле, что статусные позиции в раннее Средневековье приобретались и терялись скорее практическим путём, в силу наличия/отсутствия фактических власти и авторитета, не предполагая обязательного правового оформления (см. выше и во «Введении»). Нельзя не признать действенность такого механизма социального продвижения, как протекция правителя, но с другой стороны, едва ли стоит абсолютизировать его значение. В любом обществе и особенно таком юридически слабо иерархизированном, как раннесредневековое, надо предполагать одновременное действие разных факторов – одни поддерживают социальную мобильность, другие, напротив, укрепляют общественную стратификацию. Причём один и тот же фактор может в разных случаях (условиях) работать и в ту, и в другую сторону – то есть и в пользу статусных разграничений, и в пользу их преодоления или размывания.

Показательны в этом плане данные Жития Феодосия. С одной стороны, они подтверждают наличие в среде боярства двух институтов, совокупное действие которых поддерживают в любом обществе социальные статус и доминирование, – частная собственность и наследство. Поскольку, как только что говорилось, нет никаких оснований предполагать действие какого-либо «древнего права», отрицавшего за боярами «имущественную самостоятельность», надо думать, что бояре, располагая капиталом и имуществом, передавали его своим потомкам, создавая тем самым для детей изначально более выгодные условия и для поддержания социального статуса, и для карьеры. Очевидно, именно это и хотел сделать боярин Иоанн, отец Варлаама, когда пытался отвратить того от пострижения в монахи, – отец видел в сыне своего наследника. Однако, с другой стороны, частнособственнические устремления были не единственным стимулом для поддержания наследственности. Важно, что боярин Иоанн, желая укрепить положение своего потомства, действовал не один, но ему удалось подключить к делу князя. Очевидно, князь не хотел терять человека, который смог бы в будущем ему служить (боярского сына), и готов был поддержать эти устремления своего боярина. Такая поддержка со стороны князя фактически означала, что государственная власть содействовала передаче боярского статуса по наследству. Таким образом, наследственность укреплялась не только вследствие естественного желания передать своё достояние детям, но и в силу служебно-политических интересов княжеской власти.