Владимир Черкасов-Георгиевский - Генерал Деникин

В начале марта Деникин приказал отвести войска за реки Кубань и Лабу и уничтожить все переправы. Представителям союзных держав главком сказал коротко:

– Оборонительный рубеж – река Кубань. Подымется казачество – наступление на север. Нет – эвакуация в Крым.

Мощная конница красных, пополненная восставшими теперь за них кубанцами, наседала на отступающих. В высшей эпике белогвардейской славы дралась уходящая добровольческая гвардия. В арьергарде шел 1-й Дроздовский полк полковника Туркула.

Их малиновые фуражки пытались окружить, смести то одни, то другие красные конные массы. Когда очередной рой летел на дроздовцев, Туркул приказывал встать в каре – совсем так, как дрались против персидской армады 300 истекающих кровью спартанцев царя Леонида. Каре стройно ощетинивалось штыками. Туркул командовал музыкантам играть! Пели трубы – дроздовцы, поблескивая пенсне, шли в контратаки…

В своих воспоминаниях А. В. Туркул восклицал:

«Дроздовские солдаты, вспомним и в самой горечи изгнания наш марш на Славянскую!

Конница Буденного, тысячи всадников, перерезает нам дорогу… Посреди полка выстроился полковой оркестр. Плавно зазвенел егерский марш… все сняли фуражки и закрестились…

Конные атаки. Одна за другой. Катятся волнами… Мы отбиваемся, идем перекатами, уступами: один батальон отбивает атаку, другой отходит… От залпов наша колонна зияет одной громадной молнией, и сквозь грохот пальбы все доносится реющий звон егерского марша…

Вал за валом бьется о нас конница Буденного. Снарядов нет… И вдруг на железной дороге от Новороссийска показались дымы паровозов…

– Бронепоезда!

Это были наши… Огонь бронепоездов разметал конницу. 1-й Дроздовский полк был спасен. Наши умирающие, те, кто уже хватал мерзлую землю руками, для кого все дальше звенел егерский марш, смотрели, смотрели на проходящие колонны, а глаза их смыкались.

Так сомкнутся и наши глаза. Отойдут и от нас колонны живых, но память о нас еще оживет в русских колоннах, и о белых солдатах еще и песню споют, еще и расскажут преданье.

Выше голову, «дрозды»! Вспомним наш марш на Славянскую!»

В середине марта, накануне оставления Деникиным Екатеринодара, здесь был Верховный Круг казаков, принявший резолюцию:

«Верховный Круг Дона, Кубани и Терека… постановил:

1. Считать соглашение с генералом Деникиным в деле организации Южно-русской власти не состоявшимся.

2. Освободить атаманов и правительства от всех обязательств, связанных с указанным соглашением.

3. Изъять немедленно войска Дона, Кубани и Терека из подчинения генералу Деникину в оперативном отношении.

4. Немедленно приступить совместно с атаманами и правительствами к организации обороны наших краев – Дона, Кубани и Терека и прилегающих к ним областей.

5. Немедленно приступить к организации союзной власти».

В тот же день Круг перессорился. Особенно схватились кубанцы с донцами. Кубанский Горбушин кричал:

– Пришельцы с генералом Деникиным вынули и опустошили душу казака. Мы должны идти на фронт и зажечь огонь в его душе!

Донской Янов отвечал:

– У вас и не было души. Вы – лицемеры. Посмотрите на наших беженцев, помогли ли вы им? Здесь, на близкой им, казалось бы, Кубани, они вместо хлеба получили камень. В жестокие морозы они скитались по кубанским степям и не находили приюта и ночлега в кубанских станицах. Души кубанцам мы не вдохнем и не зажжем их, но погибнем сами. Уйдем за Кубань!

За Кубанью донские участники Круга узнали, что донское командование их «резолюцию» не одобряет. Тогда порвали казаки к чертовой матери эту бумагу и подались в Крым. Кубанцы же после потери Екатеринодара первым делом отправились к своим давним грузинским союзникам, но те жестоко обманут их надежды, придется терпеть окончательное букретовское фиаско перед большевиками в Сочи.

Отступавшие белые неудержимо катились к Новороссийску. Атам обстановку Антон Иванович описывал так:

«Новороссийск тех дней, в значительной степени уже разгруженный от беженского элемента, представлял из себя военный лагерь и тыловой вертеп. Улицы его буквально запружены были молодыми и здоровыми воинами-дезертирами. Они бесчинствовали, устраивали митинги, напоминавшие первые дни революции, с таким же элементарным пониманием событий, с такой же демагогией и истерией…

Первое время ввиду отсутствия в Новороссийске надежного гарнизона было трудно. Я вызвал в город добровольческие офицерские части и отдал приказ… об установлении полевых судов… А в городе царил тиф, косила смерть…

Недавно в Батайске среди вереницы отступающих обозов я встретил затертую в их массе повозку, везущую гроб с телом умершего от сыпного тифа генерала Тимановского. Железный Степаныч, сподвижник и друг генерала Маркова, человек необыкновенного, холодного мужества, столько раз водивший полки к победе, презиравший смерть и сраженный ею так не вовремя…

Или вовремя?»

Как чувствовал себя Антон Иванович этими его последними в жизни неделями на родине?

Недавно отъехавший в Константинополь Врангель прислал Деникину письмо:

…Боевое счастье улыбалось Вам, росла слава, и с ней вместе стали расти в сердце Вашем честолюбивые мечты… Вы пишете, что подчиняетесь адмиралу Колчаку, «отдавая свою жизнь служению горячо любимой родине» и «ставя превыше всего ее счастье»… Не жизнь Вы приносите в жертву родине, а только власть, и неужели подчинение другому лицу для блага родины есть жертва для честного сына ее… Эту жертву не в силах был уже принести возвестивший ее, упоенный новыми успехами честолюбец… Войска адмирала Колчака, предательски оставленные нами, были разбиты…

Цепляясь за ускользающую из Ваших рук власть, Вы успели уже стать на пагубный путь компромиссов и, уступая самостийникам, решили непреклонно бороться с Вашими ближайшими помощниками, затеявшими, как Вам казалось, государственный переворот…

Вы видели, как таяло Ваше обаяние и власть выскальзывала из Ваших рук. Цепляясь за нее, в полнейшем ослеплении, Вы стали искать кругом крамолу и мятеж…

Генерал Врангель называл здесь также Деникина «отравленным ядом честолюбия, вкусившим власти, окруженным бесчестными льстецами», думающим уже «не о спасении отечества, а лишь о сохранении власти».

Генерал Деникин ответил Врангелю:

Милостивый государь Петр Николаевич!

Ваше письмо пришло как раз вовремя – в наиболее тяжкий момент, когда мне приходится напрягать все духовные силы, чтобы предотвратить падение фронта. Вы должны быть вполне удовлетворены.

Если у меня и было маленькое сомнение в Вашей роли в борьбе за власть, то письмо Ваше рассеяло его окончательно. В нем нет ни слова правды. Вы это знаете. В нем приведены чудовищные обвинения, в которые Вы сами не верите. Приведены, очевидно, для той же цели, для которой множились и распространялись предыдущие рапорты-памфлеты.