Владимир Черкасов-Георгиевский - Генерал Деникин

Однажды в Белу приехал офицер Генштаба для проверки тактических знаний артиллеристов. Он был бывшим однокурсником Деникина. Проверяющий стал задавать вопросы, в том числе и Деникину. Приказал всем явиться вечером в офицерское собрание для его резюме… Командир дивизиона возмутился такой бестактностью к Деникину и приказал ему туда не ходить. А молодежь в собрании, молчаливо выслушав замечания генштабиста, обрушилась на него за капитана.

Все прекрасно на уровне городка Белы. Деникина по-прежнему тянут в самые интеллигентные гостиные, теплы и вечера в семье Чиж. Но тяжелы для него ночи, и Деникин всерьез берется за писательское перо.

После первой публикации в «Разведчике» Деникин – И. Ночин выступал там с очерками из армейской жизни. Теперь он начал сотрудничать и в единственной газете, обслуживающей русскую Польшу, – «Варшавский дневник». В своих «Армейских заметках» хлестко рисовал негативные стороны военного быта, отсталость многих из командного состава. Под постоянной опасностью дисциплинарных притеснений Деникин писал невзирая на лица.

Много шума наделал один фельетон. В нем Деникин врезался в самую гущу окружающей жизни. Под вымышленными именами он сатирически осветил «вендетту» местного дельца Финкельштейна первому богачу Белы Пижицу. Оба они наживались на арендах и подрядах военному ведомству, но Финкельштейн не выдержал конкуренции и разорился. Пижиц стал монополистом на всю губернию, потому что успешнее подмазывал взятками губернатора и штабистов округа.

Когда сына Пижица Лейзера стали «забривать» в солдаты, отец привычно роздал «денежные подарки» членам Вельского военного присутствия. И Лейзера незамедлительно признали негодным по слабому зрению. Это должна была утвердить особая военно-медицинская комиссия в Варшаве. Но и ее председателя купить было нетрудно, так что Пижиц невозмутимо собрался к нему на прием.

В этот момент и дождался своего часа Финкельштейн. Он опередил Пижица в Варшаве. Заявился домой к председателю комиссии, представился Пижицем, отцом призывника Лейзера, начал нагло торговаться. Специально наговорил возмутительное. И даже падкий на дары председатель вытолкал его за дверь. И когда на следующий день попросился к тому на прием настоящий Пижиц, председатель приказал секретарю не пускать его на порог. Так молодой Лейзер Пижиц загремел в один из полков Сибири.

После появления газетного фельетона Пижиц полмесяца не выходил из дому. С Деникиным перестали здороваться члены Вельской призывной комиссии, а ее начальник немедленно перевелся в другой город. В негодовании «писакой» были губернатор и варшавское военное чиновничество…

В ту ненастную осеннюю ночь 1901 года Деникину долго не спалось. Ему захотелось полностью отвести душу. Капитан положил перед собой чистый лист бумаги и начал личное письмо «Алексею Николаевичу Куропаткину»:

«А с вами мне говорить трудно». С такими словами обратились ко мне Вы, Ваше превосходительство, когда-то на приеме офицеров выпускного курса Академии. И мне было трудно говорить с Вами. Но с тех пор прошло два года, страсти улеглись, сердце поуспокоилось, и я могу теперь спокойно рассказать Вам всю правду о том, что было…»

Деникин изложил свою историю со всеми подоплеками. Запечатал письмо и отправил. Ответа на него не ждал.

Как раз перед Новым годом Деникину вдруг вручили телеграмму из Варшавы. Он не поверил своим глазам, она адресовалась: «Причисленному к Генеральному штабу капитану Деникину»! Он непослушными пальцами вскрыл ее – там были поздравления о зачислении его в генштабисты…

Не писарским оказалось понятие чести у боевого генерала Куропаткина. Он захотел взглянуть на происшедшее не только глазами генерала Сухотина, которого с начальников Академии уже сняли и отправили дослуживать из Петербурга. Получив письмо Деникина, военный министр не постеснялся направить частное послание ему на заключение в Академию. Конференция Академии, как и когда-то по всей четверке обойденных, подтвердила неправоту к Деникину.

На ближайшей аудиенции у государя Куропаткин отрапортовал:

– Выражаю сожаление, что поступил несправедливо. Испрашиваю повеление вашего величества на причисление капитана Деникина к Генеральному штабу.

В 1902 году капитан Деникин продел под правый погон аксельбант офицера Генштаба. Когда-то он был отличительным знаком только у адъютантов. У них один из металлических наконечников аксельбанта поначалу служил просто карандашом для записи распоряжений. Давно уж особый серебряный аксельбант «академиков» являлся лишь декоративным отличием, как и золотой у офицеров придворных званий. Но сколько карандашей и перьев исписал Антон Деникин, чтобы его аксельбант был подлинно «ученым»!

Деникин выстоял в своем первом офицерском испытании на волю и выносливость. Другое дело, что с таким упрямством и «вездеходностью» дворянин, например, стараться не стал. Но провинциал Деникин был сыном фельдфебеля, «добывшего» майора, и светским условностям чужд. В этой виктории он невольно воплотил девиз офицеров Генерального штаба:

«Больше быть, чем казаться!»

Русский солдат. Начало войны. На Дальний Восток. Хунхузы. Отряд Ренненкампфа. Первый бой. Мукден. Отряд Мищенко. Набег. Полковник «за отличия».

Летом 1902 года 29-летнего капитана Антона Деникина перевели в Генеральный штаб и назначили на должность старшего адъютанта в штаб 2-й пехотной дивизии, квартировавшей в Брест-Литовске. Вскоре для ценза его нового генштабистского статуса Деникину надлежало командовать ротой. Осенью капитан вернулся в Варшаву, где принял командование ротой 183-го Пултусского полка.

Об этой поре Антон Иванович писал: «До сих пор, за время 5-летней фактической службы в строю артиллерии, я ведал отдельными отраслями службы и обучения солдата. Теперь вся его жизнь проходила перед моими глазами. Этот год был временем наибольшей близости моей к солдату. Тому солдату, боевые качества которого оставались неизменными и в турецкую, и в японскую, и в Первую, и во Вторую мировые войны. Тому русскому солдату, которого высокие взлеты, временами глубокие падения (революции 1917 года и первый период Второй мировой войны) были непонятны даже для своих, а для иностранцев составляли неразрешимую загадку».

Армия состояла на восемьдесят процентов из русских крестьян. Инородцев было мало, но они легко уживались в казарме. Здесь не пахло и подобием австрийских, где швабы, мадьяры смотрели на однополчан-славян как на представителей низшей расы. А в Германии прусские офицеры издевались над поляками, презирая и соотечественников с юга, называя тех «зюд каналие».