Валентин Фалин - Второй фронт. Антигитлеровская коалиция: конфликт интересов

В мае-июне 1939 года на роль адвоката немецких попыток вызвать потепление в отношениях с СССР вышел министр иностранных дел Италии Г. Чиано. Первый его заход носил общий характер: граф подсыпал сомнений в искренности Лондона. «Англия будет тянуть с (англо-франко-советскими) переговорами, – внушал Чиано поверенному в делах СССР Л. Гельфанду, – и может настать момент, когда будет уже поздно и вы сами не захотите торопиться со вступлением в коалицию» [141]. 26 июня, реагируя на намек Л. Гельфанда, что за японскими провокациями на монгольской границе могут стоять Германия и Италия, Чиано с некоторой горячностью заметил: «Мы советуем японцам наступать только на английские и французские позиции. Более того, мы заявили в Берлине, что целиком поддерживаем план Шуленбурга». Граф пояснил, что Шуленбург агитирует свое правительство встать на путь решительного улучшения отношений с СССР и для этого рекомендует: 1) оказать содействие урегулированию японо-советских отношений и ликвидации пограничных конфликтов; 2) обсудить возможность предложить Москве заключить пакт о ненападении или, быть может, вместе гарантировать независимость Прибалтийских стран; 3) заключить широкое торговое соглашение [142].

Чиано почерпнул свои сведения не от Риббентропа или Гитлера, а в основном из донесений итальянского посла в СССР А. Россо. Ф. Шуленбург посвятил последнего в содержание своей беседы с В. Молотовым от 28 июня, что после доклада в Рим послужило поводом для заявления Россо при посещении В. Потемкина (4 июля): Италия считает «серьезным и искренним стремление германского правительства улучшить отношения с СССР». В свою очередь «итальянское правительство признает такое улучшение советско-германских отношений весьма желательным» [143].

28 июня Шуленбург нанес визит В. Молотову, чтобы «поделиться впечатлениями» от поездки в Берлин. Посол ссылался на такие «доказательства» доброй воли, как сдержанность немецкой прессы касательно СССР, заключение рейхом договоров о ненападении с Прибалтийскими государствами, готовность вступить в экономические переговоры с Советским Союзом. На отсутствие у Германии «злых побуждений» указывал, по Шуленбургу, тот факт, что она не аннулировала Берлинский договор о нейтралитете (заключен с СССР в 1926 году). Однако Москва, сетовал посол, не проявляет взаимности. Согласно советской записи, Шуленбург, кроме того, сказал, что «германское правительство желает не только нормализации, но и улучшения отношений с СССР» и что это заявление, которое он делает по поручению Риббентропа, «одобрено Гитлером» [144].

«План Шуленбурга» в передаче Чиано выглядел полнокровнее и в части дальневосточных событий привлекательнее, чем «путевые заметки» немецкого посла, изложенные наркому иностранных дел. Позднее итальянский информационный презент еще всплывет в ходе притирки советской и германской позиций. Пока же, как Шуленбург телеграфировал в Берлин, «бросалось в глаза недоверие» его советского собеседника, хотя в целом, по ощущению посла, Молотов держался «менее жестко», чем 20 мая.

На следующий день после беседы в НКИД Ф. Шуленбург получил указание: «сказано достаточно», впредь до поступления новых инструкций от политических бесед воздерживаться. Возникла пауза продолжительностью почти в месяц.

Паузы в политике – понятие условное. Берлин отнюдь не бездействовал ни в июле, ни раньше, ни позже. Он вел интенсивные переговоры с японцами и итальянцами о военном союзе, с англичанами о сбалансировании региональных и глобальных интересов, с поляками. Риббентроп сделал Варшаве «компромиссное» предложение: образовать германо-польский альянс для «совместного подавления Советской России» и отторжения Украины, которая подлежала полюбовному разделу между партнерами. Польские правители жались: Чемберлен и Галифакс, подбивая их к «мирному решению» проблемы Данцига и коридора, советовали вместе с тем не бросаться в объятия рейха [145].

Клубок запутаннейший: Лондон занят обменом мнениями с японцами и немцами, французами и поляками, греками и турками, американцами и русскими; Берлин перетягивает канат с англичанами, играет в кошки-мышки с поляками, ищет способы теснее привязать к себе японцев, не подчиняя, однако, свои планы стратегии Токио; Вашингтон в позе сфинкса; Москва выясняет отношения с англичанами и французами, переполнена недоверием к немецким посулам, одной ногой в войне с Японией. Как все разрешится? Это откроется в последний момент.

Именно на май-август 1939 года пришелся пик событий на реке Халхин-Гол. В кровопролитных сражениях, там развернувшихся, участвовали с обеих сторон десятки тысяч солдат при поддержке крупных сил авиации и танков [146]. Общие потери в живой силе сравнимы или превышают число убитых и раненых при завоевании нацистами Франции в 1940 году. Не случайно, что события на Халхин-Голе скрупулезно калькулировались в кратко– и среднесрочных планах агрессивных держав и их умиротворителей.

Посол Германии в Токио Э. Отт телеграфировал Э. Вайцзеккеру 7 июня 1939 года: «Вечером 5 июня послу Осиме (японский посол в Берлине) телеграфом направлена инструкция. В соответствии с ней Япония должна быть готовой к тому, чтобы автоматически вступить в любую войну, начатую Германией, при том условии, что Россия будет противником Германии» [147]. Аналогичного обязательства японцы на основе взаимности ожидали от Берлина.

Сообщение Отта подтвердил и дополнил рядом подробностей Рихард Зорге в донесении Генеральному штабу РККА 24 июня: последние японские предложения по военному пакту с Германией и Италией содержат следующие пункты:

1. В случае войны между Германией и СССР Япония автоматически включается в войну против СССР.

2. В случае войны Италии и Германии с Англией, Францией и СССР Япония также автоматически присоединяется к Германии и Италии.

3. В том случае, если Германия и Италия начнут войну только против Франции и Англии (Советский Союз не будет втянут в войну), Япония по-прежнему будет считать себя союзником Германии и Италии, но военные действия против Англии и Франции начнет в зависимости от общей обстановки. Если, однако, интересы тройственного союза потребуют этого, то Япония присоединится к войне немедленно.

«Согласно первому пункту, все японские силы будут брошены против СССР». Во втором и третьем случае Япония не выступит дальше Сингапура [148].

Доступные материалы показывают, что Берлин в это время весьма смущала формула автоматизма. Во-первых, подписание пакта, содержавшего такую формулу, могло немедленно превратить Германию в военного противника СССР, ибо от Токио зависело, как ранжировать события на Халхин-Голе: продолжать выдавать их за «инцидент», вызванный «неясностью» прохождения границы, или за «разведку боем», либо поднять ставки и союзническую помощь СССР Монголии превратить в казус белли. Во-вторых, Гитлер не был настолько высокого мнения о военном потенциале Японии, чтобы свою экспансионистскую программу (и без того авантюрную) обременять дополнительным риском – необходимостью взаимодействовать с вооруженными силами, которые в серьезных переделках себя не очень зарекомендовали.