Валентин Фалин - Второй фронт. Антигитлеровская коалиция: конфликт интересов

3) отклонять любые советские предложения, рассчитанные на наши уступки в интересах „улучшения атмосферы советско-американских отношений“, и если мы захотим что-либо дать Советскому Союзу, то требовать строгой qui pro quo (взаимности);

4) не допускать отступления от принципов ради улучшения отношений;

5) в целом давать понять советскому правительству, что мы считаем задачу улучшения отношений одинаково важной как для Советского Союза, так и для Соединенных Штатов, если не более важной для Советского Союза;

6) базой наших повседневных отношений, насколько их надо поддерживать, является принцип взаимности».

В тот же день эти установки поступили в посольство США в Москве. Штайнгардт был, естественно, за «твердую политику» как наилучший способ поддержания американского престижа и возделывания почвы под перемены в будущем [355].

Англичане высказали ряд контрсоображений, которые было поручено учесть при составлении сотрудниками европейского отдела Атертоном и Гендерсоном нового варианта директивы. 21 июня 1941 года его одобрил С. Уэллес. На случай германо-советской войны дипломатическое ведомство рекомендовало придерживаться следующего:

«1) мы не должны делать Советскому Союзу никаких предложений или давать советов, исключая случаи, когда Советский Союз сам будет напрашиваться на них;

2) если какой-либо запрос относительно возможной помощи Советскому Союзу в связи с германо-советским конфликтом поступит в департамент, минуя представителя советского правительства, следует отвечать, что советское правительство пока не вступало в контакт с нами на сей счет;

3) если бы советское правительство напрямую обратилось к нам с просьбой о поддержке, мы должны были бы, насколько это возможно без ущерба для нашей помощи Великобритании и жертвам агрессии, а также не в ущерб нашим собственным усилиям и приготовлениям, ослабить ограничения на экспорт в Советский Союз, допустив даже поставки военных материалов, в которых там есть острая необходимость и без которых мы в состоянии обойтись;

4) экономическая помощь, которую мы можем предоставить Советскому Союзу в форме поставки материалов, должна осуществляться напрямую на основе взаимной выгоды и вне рамок сотрудничества с третьими странами;

5) мы должны настойчиво придерживаться линии: тот факт, что Советский Союз ведет вооруженную борьбу с Германией, не означает, что он защищает, сражается за принципы или уважает принципы в международных отношениях, кои мы поддерживаем;

6) что касается поддержки, которая может быть оказана в случае германо-советского конфликта, то мы не должны давать обещаний и избегать брать на себя какие-либо обязательства в части нашей будущей политики в отношении Советского Союза или России. Прежде всего мы не должны идти ни на какие договоренности, которые позднее могли бы вызвать впечатление, что мы действовали не лучшим образом, если в случае поражения советское правительство было бы вынуждено покинуть страну, а мы не признали бы Советского правительства в изгнании или отказались признавать советского посла в Вашингтоне представителем России» [356].

Установки едва ли не противоположные обещанию Ф. Рузвельта 27 мая 1941 года помочь всем, кто « силой оружия сопротивляется гитлеризму или его эквиваленту » , не ожидая, когда « нацисты появятся на нашем ( США ) парадном дворе ». Мастера «расширительных интерпретаций», что Госдепартамент постоянно держит на изготовке, могли ухватиться за слово «эквивалент» и придать ему свою смысловую нагрузку. Но сделать это после ответа президента на послание У. Черчилля и его подсказку Лондону назвать «Россию» союзником? Или «Россия», прежде чем «Барбаросса» начал терзать свою жертву, уже не идентифицировалась с Советским Союзом и, как можно прочитать между строк в творении Атертона-Гендерсона-Уэллеса, даже противопоставлялась последнему?

Р. Келли и Л. Гендерсон вывели особый подвид экспертов, отрицавших за СССР права и интересы, что свойственны любому государству. В госдепартаменте искусственно поддерживался климат, не терпевший уравновешенности суждений в делах, касавшихся Советского Союза. Если и когда в действиях того же Уэллеса давало себя знать нечто схожее с объективностью, подобное было чаще отсветом неких процессов вокруг президента, а не плодом собственных размышлений.

Читатель, наверное, приметил, что надвигавшийся на Востоке катаклизм чиновники госдепартамента скромненько окрестили «германо-советский конфликт». Еще надо будет взвесить: признавать ли его за европейское или мирового масштаба событие, за войну между государствами или повести как схватку идеологий? Этот момент еще проявит себя.

Во многих публикациях, обращенных к поведению держав в канун и в первый период после нападения Германии на Советский Союз, с разной степенью выпуклости присутствует мысль: 22 июня 1941 года прочертило межу, разделившую вчера и сегодня в политике Вашингтона. А. Фонтен, автор книги об истории разрядки 70-х годов, назвал свое произведение «Ложе одно, а сновидений два». Здесь же и ложе было врозь, а сновидений считать – не пересчитать. От суровых реалий не увильнешь. Однако задолго до того, как беспредметная живопись обратила в бегство классическую, власть имущие развили в искусство беспредметную политику. В ней народы, человек не есть мера всех вещей. Они – некая пристежка к государственной машине, обслуживающей эгоистический групповой интерес или чью-то страсть прослыть мессией.

Много воды утечет и почти столько же крови, прежде чем «борьба добра и зла», как в годы войны чаще всего именовалась схватка с нацизмом, станет отливаться в формулы, параграфы, статьи правовых актов. Первоначальная тяга к аллегориям, образам, параллелям шла не от красноречия. Она передавала дефицит идейной общности на стороне противников Германии, Италии и Японии. Более или менее было ясным, что должно отвергать. Как эффективно противодействовать агрессорам? С этим обстояло уже сложнее. Что касается совместной выработки и фиксирования целей в войне, дальномерной стратегии в ней, основ послевоенного устройства, то Советскому Союзу понадобилось захватить стратегическую инициативу на поле брани, прежде чем США повели диалог по существу и с Москвой и с Лондоном. Мало было битвы под Москвой. Понадобились еще Волга и Курская дуга, чтобы на Потомаке (и на Темзе) прозрели: не получится казавшееся этаким заманчивым распределение ролей: русские – за галерных гребцов, англичане – за лоцмана, американцы – за капитана.

В 30-х годах Англия и Франция не имели статуса «естественных» союзников или партнеров в глазах Соединенных Штатов, а нацистская Германия, фашистская Италия и милитаристская Япония не являлись для Вашингтона априорными противниками. Мировоззренческие расхождения не считались препоной к нахождению взаимопонимания с державами оси. Реальная роль США в «умиротворении» агрессоров значительней, чем традиционно признается, к тому же Вашингтон держался курса на «компромисс» с Германией дольше, чем Лондон и Париж.