Валентин Фалин - Второй фронт. Антигитлеровская коалиция: конфликт интересов

В записке объединенного комитета стратегического планирования, врученной президенту 21 декабря 1941 года, «общей стратегической целью» назывался «разгром Германии и ее союзников» и рекомендовалось, «укрепляя стратегическую оборону, проводить наступательные действия местного значения в наиболее подходящих для этого районах». В завершение имелось в виду провести всеобщее наступление (1) против Германии и ее европейских союзников; (2) против Японии.

O координации действий с СССР речи уже нет. Упоминается только снабжение «России, Китая и Великобритании оружием и боевым снаряжением, насколько это будет возможно» [517].

Еще один документ был доложен Рузвельту службой Донована. Разведка подчеркивала «военные и политические преимущества оккупации Северо-Западной Африки». Заметим, что Донован выступал против открытия второго фронта также в 1942 и 1943 годах по мотивам, которые потребуют ниже особого разбора.

На совещании в Белом доме 21 декабря с участием Г. Гопкинса, Г. Стимсона, Ф. Нокса, начальников штабов и главкомов ВМС и ВВС позиция США была приближена к английской в части операций в Европе. Второго фронта совещание не касалось. Когда же на встрече с Черчиллем дело дошло до темы «второй фронт», то ее обсуждение не вышло за обсуждение возможностей символической демонстрации флага на континенте в 1942 году, если «русский фронт окажется в серьезной опасности» [518].

Премьер и президент согласились в том, что «Германия – главная в фашистском блоке» и соразмерно «атлантический и европейский районы – решающие театры войны». Этот вывод напрашивался с учетом потенциальных возможностей противников в промышленной и научной областях. Считалось, что немцы скорее, чем японцы, в состоянии создать качественно новые системы оружия. Ядерное оружие – судя по всему, именно оно оказалось в поле зрения – проникало в ткань политики. Не исключалось, что за годы бездействия союзников на Европейском театре военных действий Германия сумела в такой степени развить свой потенциал, что «ее разгром окажется более трудным, чем ранее предполагалось, а может быть, и совершенно невозможным» [519]. Курс на затягивание войны сталкивался, таким образом, с объективными пределами. О том, что время может стать союзником СССР, еще не задумывались.

«Если Германии будет нанесено поражение, крах Италии и разгром Японии не заставят себя ждать». Следовательно, «кардинальный принцип американо-английской стратегии должен состоять в том, что от выполнения операций против Германии может отвлекаться лишь минимум сил, необходимый для обеспечения жизненных интересов на других театрах войны» [520].

«Кардинальный принцип», как скоро можно будет удостовериться, остался голой теорией. Это предрешалось вмонтированной в документы конференции оговоркой: « Маловероятно, чтобы в 1942 году оказалось возможным наступление большого размаха против Германии, кроме наступления на русском фронте ». Свою функцию западные державы сводили к стратегическим бомбардировкам, помощи наступлению русских, блокаде рейха, поддержанию повстанческого духа в оккупированных странах и организации подрывных движений. Отмечалось, что только в « 1943 году возникнет возможность определения путей возвращения на континент или через Средиземное море, или из Турции на Балканы, или посредством вторжения в Западную Европу. Такие операции явятся прологом к решающему наступлению на самое Германию, и программа победы должна быть составлена таким образом, чтобы обеспечить средства для их проведения» [521].

Черчилль умудрился внедрить в совместный текст почти все свои задумки. Он будет целеустремленно пробивать их до конца 1944 года. Судя по «Аркадии», у исследователей есть повод утверждать, что в тот период президент плоховато ориентировался в большой политике, и Черчиллю не составляло труда обводить его. Хотя более достоверным представляется мнение: в Рузвельте говорила сила инерции. Прошел, по его понятиям и складу натуры, слишком малый срок с момента крещения Соединенных Штатов в воюющую державу, чтобы брать на себя инициативу и с нею ответственность [522].

Отсутствие четких решений относительно второго фронта устраивало президента, ибо позволяло приглядываться, приноравливаться, нагуливать мышцы, пока сражения в Европе развертывались без США и зимой 1941/42 года пошли, с его точки зрения, обнадеживающей. Как провести американский корабль между Сциллой и Харибдой – здесь свою лоцию Рузвельт еще не обозначил. Подобную ситуацию имел в виду генерал Джероу, подчеркивавший 5 августа 1941 года в качестве начальника оперативного управления штаба армии: «Сначала мы должны разработать стратегический план разгрома наших потенциальных противников, а потом уже определить главные военные соединения – воздушные, морские, сухопутные, необходимые для выполнения стратегической операции». Нельзя победить, предупреждал генерал, « простым повышением выпуска промышленной продукции » [523].

Из практических плодов конференции самыми весомыми были «образование великой коалиции союзников» и выработка Декларации Объединенных Наций. Само понятие «Объединенные Нации» принадлежит Рузвельту. По предложению Гопкинса, СССР был выделен (вместе с Китаем) из общего строя стран, подравненных в британском проекте по алфавиту, и назван сразу после США и Англии, чтобы «подчеркнуть разницу между теми, кто активно ведет войну в собственных странах, и теми, кто захвачен державами оси». Вместе с тем американцы решительно высказались против упоминания в Декларации Свободной Франции.

Определенное значение имело принятие США и Англией принципа единства командования, в соответствии с которым учреждался Объединенный совет начальников штабов (ОСНШ) с подчиненными ему Объединенным штабом по стратегическому планированию и Объединенным секретариатом. Советского представителя в ОСНШ не приглашали. По Черчиллю, «не было нужды или возможности увязывать работу наших штабов с ними (русскими). Достаточно, чтобы нам были известны общие масштабы и последовательность их операций и чтобы они получали аналогичную информацию о наших действиях» [524].

Это Черчилль написал после войны, когда ему впору было несколько поостыть. Но в чем он мог еще признаться: что хотел вести свою войну, регистрируя советские неудачи и дозируя успехи СССР? Так это и без саморазоблачения нетрудно разглядеть.

Глухие, округлые формулировки в военно-политических документах особенно плохи тем, что прячут разногласия и разночтения за фасадом псевдогармонии. Англо-американские примечательны также тем, что на сходном языке выражаются совсем несхожие идеи, за которыми различные цели и интересы.