Владимир Шигин - Адмирал Михаил де Рюйтер

– Браво, мой де Вивон! – похлопал в пухлые ладоши король. – Так всегда впредь и действуйте!

Доставить де Вивона было поручено уже хорошо знакомому нам по последней войне голландцев с англо-французами шестидесятилетнему генерал-лейтенанту Дюкену, самому способному из тогдашних французских адмиралов.

На этот раз де Гуева, завидев приближающихся к острову французов, был настроен куда менее миролюбиво, чем в прошлый раз, а потому напал на неприятеля при первой возможности. За собой испанский адмирал вел двадцать кораблей и семнадцать больших галер. Дюкен встретил испанцев яростным огнем, сдерживая сколь можно их горячий натиск и выжидая, когда судьба подарит ему шанс на успех. Терпение было вознаграждено. Вскоре вдалеке показались паруса. То, лавируя на ветре, спешила на помощь к французам вспомогательная эскадра Вальбелля. С подходом еще шести французских кораблей к французам, чаша весов стала быстро склоняться в их сторону. Испанцы бежали, а Дюкен гнал и лупил их до самых береговых батарей Неаполя. Спустя два месяца испанцы предприняли было еще одну робкую попытку подойти к Мессине, но были вновь безжалостно отогнаны и побиты на сей раз отрядом кораблей маркиза д, Альмейраса.

После этого вконец опечаленному испанскому королю стало совершенно очевидно, что столь любимая им Сицилия вот-вот навсегда уплывет от него в сторону Франции. Делать более было нечего, и испанский монарх обратился за помощью к союзным голландцам, сразу же напомнив им обо всех своих недавних услугах, оказанных Соединенным провинциям.

В силу трактата от 30 августа 1673 года республика не могла отказать просителю. Особенностью просьбы Мадрида было то, что испанцы слезно молили, чтобы средиземноморскую экспедицию непременно возглавил Михаил де Рюйтер. В этом потомки Кортеса видели главную гарантию успеха предстоящей борьбы с французами.

В состав уходящего в южные воды голландского флота было решено включить восемнадцать кораблей, шесть легких судов, четыре брандера и несколько транспортов.

Когда генерал-адмиралу показали список кораблей, он категорически заявил:

– Идти с таким количеством вымпелов – это сознательное самоубийство! Необходимо увеличить число кораблей как минимум в два раза! Нам предстоит противостоять французам, у которых большой и хороший флот. Чего стоят одни провансальцы с их огромными плавучими крепостями!

– Испанский король обещал помочь своими кораблями! – возразили ему.

– Обещать можно, что угодно! Я знаю испанский флот, самое больше для чего он годен – так это красиво утонуть! – в сердцах выкрикнул Рюйтер. – В таком деле, какое вы сейчас затеваете, надеяться следует только на себя!

– Французский флот – это всего лишь мираж! – не переставали наседать на главнокомандующего государственные чиновники.

– Может быть для вас, сидящих на берегу, это и мираж, но, сражаясь с французскими кораблями, я воочию смог убедиться, что они более чем настоящие!

– Мне кажется, что с летами вы просто стали более боязливы и начинаете терять былое мужество! – встрял кто-то из советников амстердамской адмиралтейств-коллегии.

Лицо Рюйтера пошло багровыми пятнами. Он резко повернулся к наглецу:

– Бодрости я не лишился и охотно пожертвую, в отличии от вас, своею жизнью за Отечество, но мне прискорбно видеть, как во имя мелочной экономии вы бездарно жертвуете флагом и честью Голландии!

Однако убедить Рюйтеру никого не удалось. Генеральные Штаты гульдены считать умели хорошо. Лишних средств никто выделять на экспедицию не хотел, и было очевидно, что Рюйтеру придется идти с горстью кораблей против всего огромного французского флота.

Кое-кто из друзей советовал генерал-адмиралу отказаться от участия в затеваемой авантюре, сославшись на усталость и плохое здоровье, которое у Рюйтера в последнее время и вправду стало серьезно пошаливать. Вот уже несколько недель подряд он мучался сильными зубными и почечными болями, периодически схватывали его и сильные колики. Зачем рисковать своей репутацией в столь сомнительном предприятии!

Но генерал-адмирал думал сейчас не о себе. Друзьям он говорил так:

– Эскадру погонят к Сицилии все равно, соглашусь я идти с ней или откажусь. Однако мое присутствие, возможно, поможет избежать напрасных потерь. Ради одного этого уже стоит идти в море! Государственным управителям не следует меня упрашивать. Я человек военный и мне нужно только приказывать! А потому, если мне прикажут идти в море даже под одним флагом, я не откажусь и тогда! Я сделаю эту, быть может, последнюю свою кампанию, даже если матросам придется тащить меня на корабль на носилках!

Разумеется, Рюйтер, как всегда, не доверяя никому, лично распоряжался снаряжением своих кораблей в плавание. Особо заботили его артиллерийские припасы и продовольствие. Командующий сам грыз на пробу шведские «ослы» – круглые сухари с дыркой посредине и немецкие ржаные кналлеры – «трескуны». Беседовал с провиантмейстерами, засольщиками и баталерами. Затем беседовал и наставлял квартирмейстеров, проверял качество пороха и чистоту крюйт-камер. Наконец, Рюйтер мог сказать, что его маленький флот готов к плаванию.

Принявший генерал-адмирала перед выходом в море принц Оранский был с Рюйтером холодно вежлив. Несмотря на все заслуги этого опытнейшего моряка, принц по прежнему более благоволил к своему давнему стороннику Тромпу. А потому принц ограничился ничего не значащими дежурными пожеланиями, велев генерал-адмиралу лишь не задерживаться в Средиземном море более полугода.

Последний вечер Рюйтер, как он обычно всегда делал перед дальними походами, провел в кругу семьи. За большим столом в гостиной собрались все: жена Анна, младшая дочь Маргарита с мужем пастором Бернардом Сомером, рано овдовевшая старшая дочь Корнелия, средняя Алида с мужем пастором Жаком Шорером, любимец и надежда отца сын Энгель. Последний очень просился в средиземноморской поход с отцом, но тот брать сына отказался наотрез, сославшись, что это, не бог весть, какая война, а на его век еще сражений хватит. На коленях старого моряка ползала маленькая белокурая внучка, пытаясь достать из дедовых карманов припасенные ей сладости.

Современники отмечают, что при расставании Рюйтер был необычайно грустен и выглядел весьма подавлено. Особенно трогательно было его прощание с женой, которую он просил, целуя руки, в случае чего беречь детей. Кому-то из провожавших его старых соратников, он сказал:

– Прощаясь с тобой, я не говорю просто, прощай, а говорю – прощай навсегда! Вернуться обратно я не рассчитываю, так как твердо знаю, что погибну раньше окончания этого нелепого похода!