Гаральд Граф - Революция и флот. Балтийский флот в 1917–1918 гг.

Не менее позорное выступление было и со стороны подполковника корпуса гидрографов А. Ножина. Он тоже сорвал свои погоны, тоже бросил их на пол, но пошел еще дальше: стал топтать ногами… «Эта проклятая эмблема царской власти жжет меня, – истерически выкрикивал он, ударяя себя в грудь. – Я всегда стыдился этой ливреи и краснел за нее, встречая товарищей – борцов за свободу…»

Было ясно, что своим поведением и Алексеевский, и Ножин рассчитывали обратить на себя внимание присутствовавших тут же представителей совета рабочих, солдатских и матросских депутатов. На протесты возмущения некоторых офицеров Ножин, потрясая кулаками, начал уже выкрикивать угрозы о «расправе». Тогда председатель собрания категорически потребовал от него прекратить подобное выступление.

В силу создавшегося положения, собрание решило послать своих представителей к командующему флотом с просьбой разъяснить им его отношение к вопросу. В ответ на это Максимов сорвал с себя погоны и сказал, что он издает приказ об их уничтожении. Тогда собрание, во избежание новых эксцессов, приняло резолюцию – немедленно снять погоны и надеть нарукавные нашивки. Однако в последующие дни было много случаев, когда на улицах Ревеля и Гельсингфорса толпы солдат и матросов нападали на офицеров, не снявших еще погоны.

Так обстояло дело с погонами. Второй вопрос – о кондукторах и сверхсрочнослужащих – был гораздо серьезнее. С их уходом флот лишался своей главной технической силы, а они между тем выбрасывались на улицу, без всяких средств к жизни; в большинстве же случаев это были многосемейные люди. Все они долголетней практикой приобретали огромный опыт и являлись лучшими помощниками офицеров по всем отраслям техники. Упразднением этих корпораций был нанесен непоправимый вред боеспособности флота: он оказался без главных специалистов.

Агитация против кондукторов и сверхсрочнослужащих велась очень упорно. Она была основана на том обвинении, что при прежнем режиме они играли роль «жандармских и полицейских агентов», так как обо всем доносили по начальству. Подобная агитация имела огромный успех, и жизнь этих бедных людей на кораблях, в особенности на больших, прямо висела на волоске. Никто, кроме офицеров, за них не заступался; меньше же всего в этом отношении сделал командующий флотом, хотя, казалось, кому, как не ему, было важно не допустить проведения такой меры. Заступничество офицеров имело, конечно, скорее отрицательный, чем положительный, результат. Командующий флотом, с такой же легкостью, как снял погоны, издал приказ и об уничтожении этих корпораций.

В числе других революционных реформ Временного правительства нельзя не отметить еще признания им переименования командами своих кораблей.

От самого зарождения нашего флота с наречением имен кораблям была связана особая традиция. Имена давались обыкновенно в честь верховных вождей флота, в честь его героев, в память былых побед и Святых, в дни которых были одержаны эти победы. Когда корабль за старостью кончал свою службу, погибал в бою или при крушении, то его именем назывался какой-либо из вновь строившихся кораблей.

Таким образом, славные имена не терялись, а переходили из поколения в поколение, и каждый корабль имел свое прошлое, свою историю. Со старым именем в молодой корабль как бы вселялась душа его предшественника; к нему переходили его былые заветы и традиции. Его экипаж гордился делами своих предков и старался в свою очередь поддержать их славу, вплести новые лавры в их венок.

Имя корабля всегда было дорого для личного состава. С военно-воспитательной точки зрения это имело огромное значение.

Когда вспыхнула революция, команды под влиянием всеобщего угара принялись переименовывать свои корабли на революционно-демократический лад. В большинстве это коснулось тех кораблей, которые носили имена императоров или императорские титулы.

Так, линейный корабль «Император Павел I» был переименован в «Республику» и маститый «Цесаревич» – в «Гражданина».

В этом отношении особенно старался «красный» Кронштадт. Старый линейный корабль «Император Александр II», некогда – гордость России, принимавший участие в подавлении мятежа на острове Крит, получил название «Заря Свободы»; учебное судно «Рында», представитель еще парусного флота, совершившее не одно кругосветное плавание, превратилось в «Освободителя».

Немного позже совершенно новый эскадренный миноносец «Владимир» был назван «Свободой», а учебное судно «Двина» стало опять «Памятью Азова»: это имя было отнято у него за бунт в 1906 году, во время которого команда перебила офицеров.

Не миновал той же участи и Черноморский флот. Новым линейным кораблям были даны следующие названия: «Императору Николаю I» – «Демократия», «Императрице Екатерине Великой» – «Свободная Россия» и «Императору Александру III» – «Воля». Мне лично пришлось наблюдать в Цусимском бою гибель предшественника последнего из этих кораблей. Весь разбитый японскими снарядами, без труб и в дыму непрерывного пожара, он шел во главе эскадры вместо выбывшего из строя флагманского броненосца «Суворов». Его минуты были сочтены; он кренился все больше и больше. Но перед тем как совсем уже перевернуться, «Император Александр III» послал противнику еще один, последний залп… С него не спасся ни один человек.

Линейный корабль «Пантелеймон» и крейсер «Кагул» получили прежние названия – «Князь Потемкин Таврический» и «Очаков», которых они лишились за бунт в 1905 году. Однако вскоре первый был опять переименован, на этот раз уже в «Борца за свободу». Имя «великолепного князя Тавриды» было сочтено недемократичным.

Только случайно старик «Ростислав», самый образцовый корабль Черноморского флота, всегда высоко державший знамя верности, избег той же участи и не был переименован в «Единение». Сначала ему ничего не угрожало, но потом вдруг нависла опасность. В Севастополь приехал сын известного предводителя бунта на «Очакове» в 1905 году лейтенанта П. Шмидта. Ему устроили торжественную встречу. Увидев на ленточках у некоторых матросов надпись «Ростислав», Шмидт сказал: «“Ростислав” – да? Ваш корабль это грязное пятно на всем Черноморском флоте: он усмирил “Очакова”, а его команда расстреливала моего отца…» Поднялся страшный галдеж. В тот же день на «Ростиславе» экстренно собрался судовой комитет. Долго спорили, кричали, и дело доходило чуть ли не до драки, но ни на чем не порешили и по случаю ужина отложили заседание до следующего дня. На следующий же день вопрос утратил остроту и как-то больше уже не поднимался.

Все эти новые официальные названия прививались плохо. Они мало что говорили флоту и совершенно не выражали лица корабля; даже сугубо революционные матросы часто называли свои корабли старыми именами.