Николай Захаров - От ГУЛАГа до Кремля. Как работала охрана НКВД-КГБ

Видя, что они совершили «мокрое дело», убив надзирателя, матерые организаторы подбили значительную часть лагеря на попытку массового побега через проволочное ограждение, рискуя жизнью, так как на вышках стояли стрелки охраны. Были и другие законные и незаконные претензии.

Мы условились, что через два часа все собираются в этот злополучный клуб, где я изложу свои соображения и решения о данной ситуации в присутствии прокурора.

Мы пришли в клуб, который был битком набит заключенными, люди стояли даже в проходах. Начальник надзорсостава по ранее данному указанию дал команду «Встать!» и отдал мне рапорт. Я крикнул «Прошу садиться!» На сцене стоял стол, покрытый красной материей. Мы с прокурором сели. Начальника лагеря я не взял сознательно и правильно сделал.

Обращаясь к заключенным, я сказал, что прежде, чем вести переговоры, сюда надо доставить заложника-замполита. Без него собрание не открываю.

Наступило долгое молчание. Видимо, заключенные не ожидали такого начала. Тогда один здоровенный верзила из вновь прибывших позвал кого-то и сказал: «Приведите!» Через несколько минут появился щуплый и дрожащий от страха обросший щетиной замполит лагеря. При виде его заключенные заулыбались: вид у него был, действительно, неважный.

После этого я сказал, что нормативные требования заключенных будут удовлетворены. А что не законно, что не положено — того не будет.

— По факту убийства и массового прорыва с попыткой к бегству виновные будут наказаны, для чего прокурором возбуждается уголовное дело. Вы сами должны понимать, что совершили преступление, которое не может оставаться безнаказанным. Второе. Завтра все как один выходите на работу. Отказники будут наказаны и отправлены в карцер. Все ясно?

В ответ раздались отдельные выкрики, недовольные бормотания.

— Хорошо. Тогда все — на обед, а если у кого какие будут вопросы, я приду к вам в столовую.

— Гражданин полковник, разрешите мне слово сказать от имени всех нас?

— Слушаю вас, — отозвался я.

— Уберите начальника лагеря. Не уберете — убьем.

Такая злобная откровенность меня озадачила.

— В чем дело? — спросил я прилично одетого на вид и неплохо выглядевшего заключенного.

— Во-первых, он в своем кабинете с помощью надзирателей бьет нас за малейшую провинность и приучает к этому же надзирателей. Не зря один из них и погиб. Во-вторых, он — обещалкин. Наобещает сто пудов, но никогда наши просьбы не выполняет. С нами всегда груб. Незаконно сажает в карцер. По-человечески никогда не разговаривает, только кроет матом и этим озлобляет всех. Полную норму продуктов мы не получаем. Знаем, что процветает воровство. Мы свои нормы хорошо знаем. Поверьте мне, я говорю не зря, это могут подтвердить все заключенные.

— Хорошо, — сказал я. — Это — серьезные обвинения, и я постараюсь разобраться.

Вернувшись в кабинет начальника лагеря, я заявил ему:

— Теперь понятно, почему вы не пошли с нами в зону к заключенным. Они действительно могли вас убить и для этого у них есть все основания. Кто вам дал право избивать заключенных? Кто вам дал право сажать их за пустяки в карцер? Вы будете строго наказаны. Я вызываю из Кемерово комиссию для проверки всей вашей работы и состояния содержания заключенных в лагере. От работы вас отстраняю без права выезда и до окончания работы комиссии. Дела сдайте замполиту, хотя и он — не подарок. Вашу судьбу будет решать комиссия.

Вот такие факты имели место, а возникали они из-за преступно-халатного отношения к заключенным, их нуждам, из-за бездеятельности, барского чванства и издевательства некоторых начальников лагерных подразделений.

Правда, все же это были у нас единичные случаи, когда виновниками ЧП были руководители лагерей. Больше возмутителями спокойствия были все же матерые рецидивисты с огромными сроками, которые группировались и под угрозами заставляли бастовать и не выходить на работу, придумывая незаконные требования и претензии к руководству.

По долгу службы мне приходилось бывать в тюрьмах и лагерях, встречаться с закоренелыми уголовниками-реци-дивистами, для которых, как они сами считали «тюрьма — это дом родной». Вели они себя дерзко и, как правило, содержались в лагерях строгого режима или в тюрьме. Например, будучи в лагере, в Кузнецке, я выслушал доклад о том, что в карцер водворен преступник, по которому ведется следствие: убийство своего друга садистским способом. Зайдя в карцер, я увидел одетого в майку красивого парня. Внешне никогда бы не подумал о нем, что этот сильный, мускулистый парень мог быть убийцей-садистом, нанесшим своему другу 72 раны отточенным напильником.

— За что ты казнил своего товарища да еще таким варварским образом?

— За старые долги на воле. Когда я наносил эти раны, я наслаждался. Вам этого не понять.

Такова была мораль этого убийцы-фанатика.

В другом лагере строго режима почти постоянно сидел в карцере заключенный рецидивист за грубое нарушение порядка и дисциплины. Зайдя в карцер, я увидел мужчину лет пятидесяти, лысого. Я стал стыдить его, как человека в годах, нарушавшего дисциплину.

«Нарушал и буду нарушать режим лагеря, а выйду из карцера и лагерь сожгу». Я приказал немедленно отправить его в тюрьму.

С женщинами были свои особенности. Будучи в изоляции от мужчин, они умудрялись беременеть и рожать детей. Стимулом для этих поступков являлись невыход на тяжелые работы, надежда на снижение срока или вовсе освобождение с ребенком. В Кемерово нам пришлось открыть детские ясли, которые, кстати сказать, мы содержали в образцовом состоянии. Дети есть дети.

В марте 1953 года умер Сталин. Страна погрузилась в глубокий траур. Гроб с телом Сталина стоял в Колонном зале Дома Союзов. Сами похороны народ окрестил второй «Ходынкой», так как вследствие плохой организации руководителями органов порядка многие из приезжих для прощания людей стали жертвами неимоверной давки толпы.

В траурные дни мы получили из центра приказ о слиянии органов МВД и МГБ. Для нас это была неожиданность.

Я получил телеграмму из Москвы: срочно сдать дела заместителю и явиться в управление кадров. Учитывая срочность, я уже через два дня был в Москве. Утром меня принял заместитель министра Б.И. Обручников и сообщил, что меня предполагается направить на работу в 9-е управление.

Обручников меня предупредил, чтобы я из управления кадров никуда не отлучался, так как меня должен принять Берия. Для меня это предложение было не только неожиданным, но и ошеломляющим, и я ходил по коридору здания весьма взволнованным. Во-первых, меня волновал предстоящий прием у Берии, которого мы, чекисты, просто боялись. Мне однажды пришлось побывать у него в кабинете, когда я вместе с помощником начальника отдела кадров Свинелуповым носил к Берии охапку личных дел на руководящих работников периферийных органов НКВД. Еще тогда он произвел на меня жуткое, негативное впечатление. Это было, кажется, в 1941 году.