Николай Захаров - От ГУЛАГа до Кремля. Как работала охрана НКВД-КГБ

Работать было сравнительно легко. Беспокойство вызывали иногда имевшиеся лагерные подразделения, которыми руководил отдел исправительных работ. Лагерные подразделения работали в основном на лесоповале, детская колония занималась столярным производством. Кроме того, имелась еще отдельная женская немецкая колония, состоявшая из бывших немецких военнопленных женщин. Я посетил однажды эту колонию, и меня поразила чистота и опрятность в бараках, где размещались эти женщины, безукоризненная чистота на кухне и в столовой… Все женщины были молоды и мне показались весьма приятной наружности. Вскоре, после приезда к нам канцлера Аденауэра, мы их отправили в Германию согласно указаниям Москвы. Эту колонию немок отличали дисциплина, порядок и нравственность, чем не могли похвастать колонии, где размещались наши советские женщины.

В Алатырском районе были две колонии, которые разделял почти трехметровый забор. Одна из колоний была женская. Поразительно то, что мужчины не преодолевали этот забор, а женщины, особенно молодые проститутки из Ленинграда, изловчались как кошки и проникали в мужскую зону, где получали удовлетворение своим животным страстям в полном объеме. В результате этих «вылазок» стали появляться даже новорожденные. Приходилось открывать ясли, а мамы получали соответствующие льготы, чему были очень рады.

Как-то в этой колонии я посетил штрафной изолятор. В одной из камер находились две молодые грудастые проститутки, наказанные за проникновение в мужской лагерь. Когда я их стал стыдить, одна из них ответила: «Гражданин начальник, зато я теперь на полгода сыта». Я молча направился к выходу. «Гражданин полковник, мы больше не полезем, прикажите нам дать табаку».

Вообще женские колонии всегда приносили больше беспокойства, чем мужские. В этом я убедился, когда работал в Кемеровской области. Распространение лесбиянства, фаворитизм гермафродитов, частые драки между собой и т. д. Посещая эти колонии, я наслышался всего.

Однажды в женской колонии Кемеровской области, где женщины работали на лесозаготовках, в воскресный день я попросил построить заключенных на улице с намерением узнать их жалобы и просьбы. Серьезных жалоб я не услышал, а вот просьба меня поразила своей наглостью и бесстыдством. Они просили, чтобы я разрешил надзирателям приходить к ним «на ночку». В этой колонии происходили частые драки из-за ревности к гермафродитам.

Уходя, я сказал, что за нарушение порядка будем строго наказывать. Сгрудившись в толпу, заключенные почему-то громко хохотали. Я спросил начальника лагерного отделения: чего им так смешно? Начальник смешался и даже покраснел: «Хулиганят они. Говорят, вот бы нам на ночку такого полковника, вот и хохочут».

В пригороде Чебоксар была еще детская колония, которая приносила самое большое беспокойство. Нам в этой колонии удалось создать хороший коллектив, организовать приличную художественную самодеятельность, ребята которой даже выступали в клубах города. Но вот пришло большое новое пополнение, которое спровоцировало настоящий бунт с целью группового побега. Руководство колонии проворонило подготовку этой «волынки», и ребята вдруг не вышли на работу.

Уговоры ни к чему не привели. Все ребята под угрозами организаторов бунта забаррикадировались в жилых корпусах. Меня об этом, к сожалению, поздно поставили в известность. Я прибыл в колонию вместе с прокурором республики.

Оказывается, еще до нашего приезда произошла трагедия. Во-первых, работавшая воспитателем по культурно-массовой работе сотрудница с разрешения начальника колонии пошла в зону, надеясь на свой авторитет, и была изнасилована организаторами бунта. Во-вторых, трое заключенных, не подчинившихся руководителям бунта и призывавших прекратить «волынку», были убиты.

Когда я вошел в зону, организаторы бунта закричали: «Гражданин полковник, не входите — убьем, а из прокурора колбасу сделаем!» Тогда я вызвал пожарные машины, и водой начали вышибать всех из жилых корпусов на улицу. Только после этого нам удалось угомонить бунтарей, а организаторов посадить в изолятор.

В Кемерово мне неоднократно приходилось усмирять подобные «волынки» и всегда успешно, без отчета перед Москвой. Но здесь были подростки, и мне пришлось держать ответ перед Москвой на коллегии МВД СССР Однако мой отчет был принят положительно, если не считать критических замечаний министра.

Начальника колонии я сразу же снял с работы, наказал других сотрудников, проглядевших назревающую «волынку», а изнасилованную девушку, за которую я особенно переживал, отправил на курорт в Сочи. Когда она вернулась, я назначил ее инспектором комнаты по правонарушениям несовершеннолетних в городе, где она и работала. Позднее мне докладывали, что она сожительствует с бывшим начальником колонии, по вине которого попала в лапы насильников. Возможно, они жили и раньше. Все сочувствие к ней у меня пропало.

…Интересен эпизод из практики моего допроса матерого преступника-рецидивиста, обвиняемого по «мокрому» делу и отказывающегося от показаний на следствии.

Приехав в тюрьму, я приказал привести этого преступника в комнату для допросов. Вошел здоровенный мужик лет сорока пяти, по национальности русский. Я предложил ему присесть, а надзирателя выйти и оставить нас одних. В течение двухчасовой беседы-допроса обвиняемый заговорил и стал рассказывать о совершенном преступлении и о причинах, побудивших его к этому. Оказывается, он был главой какой-то секты, о чем ранее мы не знали. Укрывался он у членов этой секты — старушек. После беседы я пригласил следователя и приказал оформить его показания официальным протоколом допроса.

На другой день ко мне приехал начальник тюрьмы, который был удивлен тем, как мне удалось добиться показаний преступника. Начальник тюрьмы доложил, что преступник, вернувшись с допроса, рассказал своим сокамерникам, как сам министр снимал с него допрос. Цитирую: «Министр, видать, человек образованный и культурный, начал допрос с предложения присесть и угощения папиросой «Казбек». Допрашивал спокойно, не повышая тона как следователь, а только упрекал и стыдил меня, как я, верующий, мог пойти на «мокрое дело». К тому же министр, видать, смелый человек, так как выпроводил надзирателя, и мы остались одни. Вначале у меня мелькнула мысль схватить табуретку и трахнуть министра по голове, но потом я ощутил, что табуретка привинчена к полу, к тому же у министра наверняка есть оружие и кнопка под столом. Эти мысли у меня отпали.

В ходе такой спокойной беседы, а министр ничего не записывал, хотя бумага лежала на столе, у меня всякая агрессивность пропала. Не знаю, то ли совесть какую-то он во мне пробудил, то ли еще что, но я не устоял и заговорил, пришлось «расколоться» начистоту.