Александр Лебедь - За державу обидно

Боевой порядок известный: две роты по горам, одна по дну. Кто выше, тот и прав. В последний момент что-то где-то щелкнуло и изменилось. Командир полка передал команду, что до середины ущелья, до того места, где оно резко сужается и раздваивается, меня будет сопровождать третий батальон, мне «чесать» дно, а далее я — по левому отрогу, а третий батальон — по правому. Перестроились.

Третий батальон полез в горы. Я прикрывал его выдвижение. Это только в кино автоматы стреляют бесконечно, все пули попадают в цель с потрясающей меткостью, герои, даже если гибнут, делают это красиво и с хрестоматийной правильностью, сопровождая свою гибель или победу соответствующими месту и моменту выкриками и восклицаниями. На деле это не так. Война — это тяжелая, грязная и кровавая работа. Именно работа! Сами боевые эпизоды, то, что, собственно, принято считать войной, достаточно скоротечны. Все остальное время ты выдвигаешься, ползешь, окапываешься, обслуживаешь и ремонтируешь технику, организуешь доставку боеприпасов и продовольствия. Это черный труд, героического здесь мало. Причем этот труд сопровождается массой неожиданностей объективного и субъективного характера. Вот и теперь… Я доложил командиру полка, что третий батальон исходное положение занял, у меня полтора боекомплекта и один сухпаек.

Командир оборвал: «Ждать! Начало по общему сигналу. А за свои сухпайки не беспокойся. Я тебе их вертолетом заброшу».

Ждать и догонять, говорят, хуже всего. Но кто на что учился… Батальон замер в томительном ожидании. Наступившую тишину прервал шипящий, как змей, сержант, бешено трепавший за грудки рослого, здорового, понуро стоящего солдата:

— Я ему, а он… скотина…

Выяснилось, что хлопчик по простоте душевной сложил в рюкзак банка на банку и замкнул два запасных комплекта аккумуляторов к радиостанции.

Я был готов шипеть вслед за сержантом. Кто его знает, что там ждет впереди. Можно пройти ущелье парадным маршем, а можно драться за каждый километр. Я, конечно, горласт, но в ущелье такой ширины голосом много не накомандуешь. На связь вызвал командир полка: «Вперед!»

Тронулись и пошли классически. Афганцы впереди, за ними — мои. Как и следовало ожидать, первый километр встретил нас абсолютно мертвой тишиной и подчеркнутым покоем. Ни души. Изредка тявкнет запертая где-то собака. Афганцы идут не торопясь, спокойно и уверенно. Они, как я довольно скоро разобрался, были прекрасным своего рода барометром опасности. Если шли так, как сейчас, — иди смело. Если начинают крутить головами, приседать, припадать за камни — все: жди, максимум через пять минут накроют. Как уж у них там это получалось — не знаю, механизм выяснить не удалось: то ли шестое чувство, то ли знание местных условий. На втором километре афганцы закрутились, и не зря. Обстреляли сразу с четырех мест. Третий батальон сверху, я снизу — ответили. Стрельба прекратилась.

Несмотря на скоротечность огневого столкновения, без потерь не обошлось. Погиб мальчишка-афганец. Я его неоднократно видел и даже один раз с ним разговаривал. Было ему лет шестнадцать, не больше. В батальоне «командос» он был что-то вроде сына батальона. Наверное, именно поэтому единственный из всего батальона он был одет в каску и бронежилет. Может быть, именно это сыграло с ним злую шутку. Паренек решил, что он — танк. И за это жестоко поплатился. Пуля через бронежилет попала прямо в сердце. Кстати о бронежилетах. Стойкое недоверие к ним у меня выработалось тогда в Афганистане и сохранилось до сих пор. Может быть, есть бронежилеты, предназначенные для сильных мира сего, которые держат любую пулю и осколок. Может быть, не знаю, не встречал. Но тот ширпотреб, который начали поставлять тогда в войска, спасал от трех вещей: от холода, от камней и от тупой пули типа ПМ, ППШ. К этому можно добавить, что мог выдержать любую пулю, находящуюся на излете, и предохранить от касательной. Таскать тяжело, толку немного, плюс формирует у людей ложное чувство защищенности и до известной степени их этим расслабляет. Хороший мой товарищ, однокашник по академии, ныне Герой Советского Союза, генерал, а тогда просто комбат-три и майор В. А. Востротин, получив в батальон новую партию жилетов, решил заняться агитационно-пропагандистской работой. Построил батальон, сказал подобающую случаю речь о заботе партии и правительства, приказал вывесить бронежилет на расстоянии 100 метров и лично его обстрелял.

— Неси, — приказал он.

Солдат принес.

Грудная и спинная пластины навылет.

— Гм — гм, а ну-ка на двести.

Отмерили, вывесили, обстреляли. Навылет. Отметили пробоины — вывесили на триста. Отделение обстреляло бронежилет сосредоточенным огнем.

Навылет…

Валерий Александрович потом долго плевался в «кулуарах».

— Когда принесли и увидел свежие пробоины, ну думаю, вляпался. Хотел достичь одного эффекта, а достиг чего-то диаметрально противоположного. Надо как-то выкручиваться, ну я им и сказал: «Орлы, какое же оружие делают наши тульские и ижевские умельцы! Ни один бронежилет в мире не держит ни на 100, ни на 200, ни на 300 метров. С таким оружием не пропадешь. Хоть бронежилеты и хреновые, зато оружие хорошее. Не носил я его никогда и носить не буду». Тем временем как-то незаметно и ненавязчиво разгорелся нешуточный бой. Пули щелкали по дувалам, деревьям, по стенам домов. «Агээсники» подавляли огневые точки. Я выдвинул на огневые позиции приданный танковый взвод, развернул минометный взвод батальона. Били с окружающих склонов, били с прилепившихся к этим склонам домов. Роты третьего батальона находились выше тщательно замаскированных нор и пещер и практически как-либо серьезно воздействовать на них не могли. Исход боя решили танкисты. Два десятка прицельно посланных снарядов заставили замолчать несколько огневых точек, а за ними смолкли и все остальные. Помогла и все более усиливавшаяся метель. В считанные минуты видимость упала сначала до 100–120 метров, а потом и того меньше. В этой разыгравшейся дикой круговерти батальоны ползли в горы трое суток.

Нам на дне ущелья было хорошо, а третьему батальону в горах еще лучше. Какие, к чертовой матери, вертолеты, какие сухпайки.

В завываниях и сполохах метели где-то звучали автоматные очереди, одиночные выстрелы. Кто в кого стрелял и с каким результатом?.. Не завалился ли где-нибудь в какую расщелину раненый или убитый солдат, и если так, то заметет в считанные минуты; и навеки вечные на убиенном рабе божьем будет висеть клеймо «без вести пропавший»; и на без времени постаревших и поседевших родителей будут смотреть с недоверием и неприязнью: «Как это без вести пропал? Как это вообще можно без вести пропасть? У него что, командира взвода или роты нет — сбежал, наверное, легкой западной жизни захотелось? Идите… Идите… Мы по понедельникам не подаем».