Борис Савинков - Сочинения

– Все равно… Пусть ты завтра уйдешь… Но сегодня ты мой… Я люблю тебя, милый.

Я не пойму ее. Я знаю: женщины любят тех, кто их любит, любят любовь.

Но сегодня муж, завтра я, послезавтра опять его поцелуи… Я ей однажды сказал:

– Как можешь ты целовать двоих?

Она подняла тонкие брови.

– Почему, милый, нет?

И я не знал, что ответить. Я злобно сказал:

– Я не хочу, чтобы ты целовала его.

Она рассмеялась.

– А он не хочет, чтоб я целовала тебя.

– Елена…

– Что, милый?

– Не говори со мной так.

– Ах, милый мой, милый… Что за дело тебе, кого и когда я целую?

– Разве я знаю, кого ты еще целовал? Разве я хочу и могу это знать? Я сегодня люблю тебя… Ты не рад? Ты не счастлив?

Я хочу ей сказать: у тебя нет стыда, нет любви… Но я молчу: разве в моей душе живет стыд?

– Слушай, – смеется она, – зачем ты так говоришь? То можно, это нельзя. Умей жить, умей радоваться, умей взять от жизни любовь. Не нужно злобы, не нужно убийства. Мир велик и всем хватит радости и любви. В счастье нету греха. В поцелуях нету обмана… Так не думай же ни о чем и целуй…

И потом говорит еще:

– Вот ты, милый, не знаешь счастья… Вся твоя жизнь только кровь. Ты железный, солнце не для тебя… Зачем, зачем думать о смерти? Надо радостно жить… Неправда ли, милый?

И я в ответ ей молчу

Я опять думаю об Елене. Быть может, она не любит меня, не любит и мужа.

Быть может, она любит только любовь. Только в любви ее яркая жизнь, для любви она родилась на свет и во имя ее сойдет в могилу. И когда я думаю так, во мне встает отрадная злоба. Что из того, что Елена со мною, что я целую ее прекрасное тело и вижу любящие, в сиянье, глаза?.. Она с улыбкой уходит к мужу, она любовно живет его жизнью. Меня томит мысль о нем, об этом юноше, белокуром и стройном. И иногда, в тишине, я ловлю себя на мечтах, глубоких и тайных. И тогда мне кажется, что я думаю не о нем, а о том, кого уже нет и о ком я со злобою думал прежде. Мне кажется, что генерал-губернатор все еще жив.

Вот я иду тернистым путем. На узкой моей тропинке стоит он, ее муж. Он мешает мне: она любит его.

Я смотрю, как в садах изнемогает усталая осень. Рдеют холодные астры, облетают сухие листья. Утренники свивают траву. В эти дни увяданья четко встает привычная мысль. Я вспоминаю забытое слово:

Генрих все эти дни прожил в Москве. У него в Замоскворечье семья.

Только сегодня он уезжает в Петербург к Эрне.

Он отдохнул, пополнел и окреп. Глаза у него блестят и уже нет вялых слов. Я давно не видел его.

Мы сидим с ним в трактире. Здесь когда-то бывал с нами Ваня. Генрих ест и в промежутках между едой говорит:

– Читали, Жорж, что в «Революционных Известиях» пишут?

– О чем?

– Да о генерал-губернаторе.

– Нет, не читал.

Он возмущен и говорит горячо:

– Пишут о значении не только для Москвы, но и для всей России. Я согласен: этот акт – перелом. Теперь увидят, как мы сильны, поймут, что партия победит, не может не победить.

Он вынимает тонкий листок печатной бумаги.

– Вот, Жорж, прочтите.

Мне скучно слушать его, скучно читать. Я отстраняю бумагу рукой. Я говорю с неохотой:

– Спрячьте. Не стоит.

– Что вы? Как же не стоит? Ведь для этого вся работа.

– То есть, чья же работа?

– Наша работа, конечно.

– Для газетной статьи?

– Вы смеетесь… Печатное слово необходимо. Нужна пропаганда террора.

Пусть массы поймут, пусть идея борьбы проникнет в деревню. Разве не так?

Мне скучно. Я говорю:

– Бросим об этом. Слушайте, Генрих, вы ведь, любите Эрну?..

Он роняет ложку в тарелку и густо краснеет. Потом дрогнувшим голосом говорит:

– Откуда вы знаете?

– Знаю.

Он в смущеньи умолк.

– Ну, так берегите ее… И желаю вам счастья.

Он встает, долго ходит по грязному кабинету. Наконец, говорит тихо:

– Жорж, я вам верю. Скажите мне правду.

– Что вам сказать?

– А вы не любите Эрну?

Мне смешно его хмурое, в красных пятнах, лицо. Я громко смеюсь.

– Я? Люблю Эрну? Что вы? Бог с вами.

И никогда… никогда не любили?

Я говорю раздельно и ясно:

– Нет. Не любил.

Его лицо расцветает счастливой улыбкой. Он приветливо жмет мне руку.

– Ну, еду. Прощайте.

Он быстро уходит. Я долго сижу один за грязным столом, между грязными тарелками. И вдруг безудержно смешно: я люблю, она любит, он любит… Что за скучная песня.

Я сегодня не видел Елены. Я ушел вечером в Тиволи. Как всегда бесстыдно гремел оркестр, пели цыгане. Как всегда бродили женщины между столов, и их платья шуршали шелком. И я, как всегда, скучал.

За соседним столом пьяный морской офицер. Блестит в стаканах вино, вспыхивают бриллианты у дам. До меня долетает смех и бессвязный говор.

Медленно ходит стрелка часов.

Вдруг я слышу:

– Что вы скучаете здесь?

Офицер, шатаясь, протягивает мне стакан. У него багровые щеки и подстриженные усы. Такие усы носил генерал-губернатор.

– Как вам не стыдно скучать… Позвольте представиться: Берг. Пойдемте к нам, за наш стол… Дамы вас просят…

Я встаю, называю себя:

– Инженер Малиновский.

Мне все равно, где сидеть: я лениво сажусь за их стол. Все смеются, все чокаются со мной. Плачут скрипки, а за окном сереет рассвет.

Вдруг я слышу, кто-то спросил:

– Где Иванов?

– Какой Иванов?

– Да полковник Иванов. Куда девался Иванов?

Я вспоминаю: начальник Охранного отделения Иванов. Уж не его ли зовут?

Я наклоняюсь к плечу соседа.

– Извините, не жандармский ли полковник Иванов?

– Ну да… конечно… Он самый… друг и приятель…

Меня жжет желанный соблазн. Я не встану. Я не уйду. Я знаю: этот Иванов, конечно, носит с собою мой портрет. Я щупаю револьвер и жду.

Входит Иванов. Он похож на купца, рыжебородый и толстый. Грузно садится за стол и пьет водку. Нас, конечно, знакомят.

– Малиновский.

– Иванов.

Он пришел сюда пить и мне опять уже скучно.

Вот опять желанный соблазн, – подойти к нему и шепнуть:

– Джордж О'Бриен, полковник.

Но я молча встаю. На дворе плачет дождь, спит каменный город. Я один.

Мне холодно и темно.

Я спрашиваю себя: зачем я в Москве? Чего я могу добиться? Елена только любовница. Она никогда не будет женой. Я знаю это и все-таки не могу уехать.

Я знаю также, что лишний день – лишний риск и что на карте стоит моя жизнь.

Но я так хочу.

В Версале, в парке, с веранды видны озера. Между нежными боскетами и кокетливыми клумбами их берега чертят четкие линии. Влажным дымом клубятся фонтаны, молчат зеркальные воды. И над ними сонный покой.

Я закрываю глаза: я в Версале. Я бы хотел забыть об Елене, я бы хотел сегодня покоя. Течет река жизни. День встает и уходит. А я, как раб на цепи, с моей любовью.