Мориц Буш - Так говорил Бисмарк!

За обедом шеф, в связи с тем что король поехал в Клей, чтобы воспрепятствовать какому-либо нападению с нашей стороны, высказал, что многие из наших генералов злоупотребляют самоотвержением войска ради побед. «Быть может, впрочем, – продолжал он, – жестокосердые злодеи главного штаба и правы, говоря, что если мы пожертвуем пятьюстами тысяч человек, находящихся теперь во Франции, то это будет наша ставка в игре, когда мы ее выиграем. Но брать или хватать быка за рога – слишком легкая стратегия. 16-го при Меде все было в порядке, но и здесь дело не обошлось без жертв. Пожертвование гвардией 18-го вовсе не было нужно; можно было подождать при Сент-Привá, пока саксонцы кончат свое обходное движение».

Во время обеда мы имели случай подивиться гостеприимности и пониманию приличий господина барона, дому которого король сделал честь своим присутствием, чем, конечно, избавил его от всякого рода опасности. Господин Ротшильд, обладающий сотнями миллионов, еще недавно бывший генеральным консулом Пруссии в Париже, велел нам через посредство своего управителя или дворецкого отказать в вине, которого мы требовали, хотя мы и заметили, что за вино, как и за всякую выдачу, будет заплачено. Призванный к шефу, этот смелый человек подтвердил свой отказ и солгал, будто в доме нет никакого вина, и потом объяснил, что у него найдется, быть может, бутылок двести дешевого бордо в погребе (в действительности их там лежало до семнадцати тысяч), но объявил, что он ничего из этого количества нам уступить не может. Министр старался внушить ему в очень энергичной речи, насколько это неприлично ввиду той чести, которую король оказал его господину, остановившись у него, и, когда этот дюжий молодец скорчил гримасу, коротко и ясно спросил: знает ли он, что такое связка соломы? Тот, по-видимому, угадывал, в чем дело, потому что побледнел и не проговорил ни слова. Ему было замечено, что связка соломы есть такая вещь, на которую кладут упрямых и дерзких управителей; остальное он может понять сам. На следующий же день мы получили все, чего требовали, и, сколько я знаю, дальнейших жалоб не было. Барон получил за свое вино не только требуемую плату, но еще и добавочную, так что он от нас еще кое-что нажил.

Оставалось ли дело в таком положении, когда мы уехали оттуда, было долгое время для меня сомнительнее, нежели ответить на вопрос: должно ли оно было так оставаться? Говоря яснее, я не вижу никакой разумной причины, почему миллионера Ротшильда избавляли от реквизиций, тем более соответственных его состоянию, как скоро он ничего не хотел сделать для короля и его свиты. На самом деле позднее в Версале рассказывали, что уже в день после нашего отъезда в Феррьере появилось с полдюжины реквизиционных команд, которые похитили множество съестных припасов и напитков, и что даже олени в загородке у пруда были съедены нашими солдатами. К моему глубочайшему огорчению, мне известно из достоверных источников, что ничего подобного не было. Такие рассказы были только благими пожеланиями, которые, как это часто бывает, превратились в мифы. Исключительное положение замка до самого конца войны имелось в виду. Тем неприятнее было слышать рассказы, исходящие от лица Ротшильда, который в парижском обществе передавал слова нашего шефа в превратном виде, будто, например, пруссаки чуть не побили его феррьерского управляющего за то, что фазаны, о которых этот последний им наговорил, не были найдены.

На следующее утро министр пришел в охотничью комнату, которая была снабжена красивою дубовою мебелью с великолепной резьбой и дорогими фарфоровыми вазами и которую мы превратили в бюро, увидел лежавшую на средине стола охотничью книгу и указал в ней на страницу от 3-го ноября 1856 года, где говорилось, что в этот день он и Галифет, охотясь, убили 42 штуки дичи, 14 зайцев, 1 кролика и 27 фазанов. Теперь он и Мольтке охотятся за более важной дичью, за волком из Гранпрэ, о чем он тогда и не помышлял, а его товарищ по охоте, конечно, еще и того менее.

В одиннадцать часов он имел третье свидание с Фавром, после чего было совещание у короля, на котором присутствовали Мольтке и Роон. Я отправил письма в Берлин, Реймс и Гагенау, и у меня осталось два свободных часа, чтобы ознакомиться с новым местопребыванием. Я употребил их на осмотр замка и окрестностей. С южной стороны тянется парк, с северной примыкает цветник, с западной, на расстоянии 400 шагов от замка, находятся конюшни и хозяйственные постройки, против которых, по ту сторону дороги, лежат обширные сады с широкими грядами овощей, фруктовыми деревьями и великолепными оранжереями; в заключение я зашел в швейцарский домик, находящийся в парке; здесь помещаются прислуга и прачечная.

О замке я упомяну лишь вкратце. Он имеет вид четырехугольника и построен в два этажа; со всех четырех сторон его возвышаются трехэтажные башни, заканчивающиеся конусообразными крышами. Стиль постройки представляет смесь разных школ времен Возрождения; в результате – отсутствие гармонии и величия. Красивее всего кажется южный фасад с великолепными вазами, украшающими лестницу, которая ведет на террасу, уставленную померанцевыми и гранатными деревьями в больших кадках. Главный вход находится с северной стороны и ведет в переднюю, уставленную изящными бюстами римских царей, присутствие которых в доме современного жидовства Креза довольно непонятно. Отсюда лестница с мраморными стенами ведет в главный зал здания, вокруг которого идет галерея, поддерживаемая позолоченными колонами. Над нею стена украшена гобеленами. Между картинами великолепно убранного зала находится конный портрет Веласкеса. Впрочем, взор покоится то на том, то на другом предмете, так как все красивы. Вообще целое производит такое впечатление, как будто обладатель не столько думал о красоте, как о том, чтобы собрать в кучу все дорогое.

Не замок, а окружающие его сады и парк заслуживают особенной похвалы. Необыкновенно красивы клумбы цветов, расположенные перед северным фасадом, со статуями и фонтанами, и еще более передняя часть парка, который далее переходит в лес, перерезанный прямыми широкими дорогами и узкими тропинками, из которых некоторые ведут к большой мызе. Впереди парка стоят красивые экзотические деревья, на некотором отдалении со вкусом сгруппированы туземные; приятное разнообразие зелени с просветами между кустарниками и вершинами дерев, луга, вода составляют удивительный ландшафт. Перед замком спускается поросшая травой равнина, перерезанная песчаными дорожками, к пруду, на котором плавают черные и белые лебеди, турецкие утки и разные другие птицы. По ту сторону зеркального пруда, справа, возвышается искусственный холм, на котором между кустами, лиственным и хвойным лесом извиваются тропинки, ведущие на его вершину. Налево от маленького озера видна загородка с оленями и косулями, а далее по ту же сторону между высокими лесными деревьями журчит ручеек. На лугах перед крыльцом пасутся овцы и ходят куры, к которым иногда присоединяются и фазаны, собирающиеся целыми стаями на открытой вдали местности; их в лесу от 4000 до 5000. Солдаты наши проходят мимо этих вкусных вещей, не обращая на них внимания, как будто они не годны для пищи, несмотря на то что чувствуют сильный голод.