Фернан Кайзергрубер - От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945

Я поцеловал мать, которая направилась в свою комнату, а дочь на минуту задержалась в моей. Я снова целую девушку, с большей страстью и с меньшей пристойностью, но не заходя слишком далеко. Я целую ее снова и снова, и тут возвращается Андре. Она уходит к матери и сестре. Спокойствие воцаряется в доме, но не в моем сердце, и я лежу, терзаемый любовными муками! У нас с Андре отдельные кровати, с постельными принадлежностями и подушками, но что в них проку? Я мог бы растянуться где угодно. Я почти не сплю, больше мечтаю, воображаю самые невероятные картины, мечтаю с широко открытыми глазами.

Утром нас разбудили звуки проснувшегося дома. Мать и дочери уже на ногах, и я вижу свою Дульсинею, умывающуюся в гостиной. Она не обнажена, но на ней только тонкая сорочка, и ее движения при умывании приоткрывают сокровища, которыми мне никогда не обладать. Я вижу ее спину и наблюдаю за моей красавицей без всякого смущения. Ну не дурак ли я? Как можно было сомкнуть ночью глаза, хотя бы на секунду? Все равно дверь между нами на ночь не запиралась. Но я подозреваю, что судьбе было угодно, чтобы все случилось именно так. Она поворачивается, надевает юбку и видит, что я наблюдаю за ней. Разумеется, я краснею, но она улыбается мне, одаривает понимающим взглядом, и мое смущение улетучивается. Когда мы входим в гостиную, для нас уже приготовлено два ведра, полных свежей воды. Теперь мы чистые и похожи на цивилизованных людей! Садимся к столу, и мое сердце учащенно бьется, поскольку я чувствую, что скоро наступит благодатный момент, мимолетный момент блаженства. На мгновение я снова стискиваю ее руку, более трепетно, чем вчера, поскольку знаю, что скоро все закончится и у меня останется только память в сердце и грустные воспоминания. Поскольку завтрак окончен, хороши любые предлоги, чтобы тянуть время и отсрочить расставание, но ничего не поделать, этот момент наступает! Мы все обнимаемся и смотрим друг другу в глаза. Вижу слезы, даже в глазах матери. И моя рука инстинктивно гладит ее по щеке. Я крепко прижимаю к себе мою брюнетку с сине-зелеными глазами и задерживаю дыхание, когда обнимаю ее. Adieu, моя маленькая черкешенка! После чего мы быстро уходим; ускоряем шаг и не оглядываемся, пока не отходим на расстояние достаточное, чтобы не видеть слез. Они, все трое, стоят на верхней ступеньке крыльца и не перестают махать нам вслед. Дорога делает поворот, и память сотрет все начисто. Последний взмах рукой, последний взгляд… как грустно. Думаю, я только что совершил свой единственный – или самый прекрасный – подвиг за всю свою войну!

Все позади. Я отправляюсь в путь, обновленный, на войну, но далеко не в воинственном настроении. Продвигаемся снова вперед, сохраняя глубокое молчание. Боимся мучить самих себя? Или преследуем мечту? Мы больше не мечтаем стать солдатами. Мы шагаем, и я… на меня накатывает злость! Идем быстро, слишком быстро, потому что Бьюринг уже несколько раз просил меня сбавить шаг. Ближе к 17:00 я понял, что мы во второй раз сбились с пути. Не видно ни знаков, ни каких-либо указателей! Какой же я болван! Погруженный в собственные мысли, я шагал только вперед, не обращая внимания, куда движемся. Мы на краю света, не видно ни души, даже тени! Горизонт чист. В подобных обстоятельствах не стоит особо задумываться, это не в моих правилах. Нужно действовать. Где мы сошли с наезженного пути? Невозможно определить. Решаем идти вперед, поскольку мне не по нраву делать крюк в обратном направлении.

Мы не ошиблись, поскольку меньше чем через час на горизонте, справа от нас, вырисовывается деревня. Нам это и надо. Чтобы добраться туда, придется сойти с дороги и двигаться по тропинке. Деревня расположена на склоне холма, обращенного на юго-восток. Я насчитываю не более 20 домов. Можно видеть расхаживающих по деревне людей, и вскоре в нашу сторону направляются двое мужчин, что-то выкрикивая и жестикулируя руками. Они крайне возбуждены и спрашивают, что нам тут нужно! Поначалу мне кажется, будто их крики означают враждебность, но интонация никак этому не соответствует. Похоже, они хотят нас остановить. Хотят предупредить, чтобы мы не входили в деревню, там советские войска? И все же нам нужно где-то остановиться на ночь!

Теперь мужчины приближаются к нам с крайней осторожностью, виляя зигзагами, но не переставая при этом кричать. Что за игру они затеяли? Что за цирк? Они уже менее чем в 100 метрах от нас и жестами показывают на землю! Наконец мы останавливаемся и стоим заинтригованные, и в следующий момент я разбираю одно из слов, которое они непрестанно повторяют: «Мины!» Затаив дыхание, мы смотрим на землю, но поначалу ничего не замечаем. При более пристальном изучении обнаруживаем какие-то бугорки на земле с чем-то вроде связки спичек сверху, замаскированных пучками травы. Боже правый, мины!!! Нам бы и в голову это не пришло, так что эти крестьяне почти наверняка спасли наши жизни. Застыв на месте, не смеем двигаться ни вперед, ни назад. Быстро осмотревшись по сторонам, я определяю, что мин много, и позади нас тоже. Нам просто повезло, что мы еще живы! Мы прошли по минному полю не менее 30 метров. Оба крестьянина совсем близко от нас и показывают опасные места. Им известен безопасный проход! Минное поле раскинулось на сотни метров и напичкано в основном противотанковыми минами. В принципе противотанковые мины не представляют для нас опасности, потому что, чтобы они сработали, нужен вес 70–80 килограммов! [41] На самом деле от 200 до 700 кг. Идем вслед за мужчинами, которые исподтишка бросают на нас любопытные взгляды и переговариваются между собой. Думаю, они сначала приняли нас за русских солдат, но только теперь сообразили, что на нас немецкая форма. Несколько раз до меня доносится слово «немцы» или «немецкий». Как они поступят, что нам следует сказать? Друзья они или враги? Как нас встретят в деревне? Мы держались настороже, но не стоило доставать пистолеты, чтобы не демонстрировать враждебность по отношению к селянам или показывать малодушие и страх. Мы тихо обсуждали это между собой, пока приближаемся к деревне. Я чувствовал себя как рыба в воде, потому что это тот самый риск, который мне по душе, и я совершенно сознательно иду на него. У них там оружие? Или русские солдаты в гражданской одежде? Скоро все увидим.

Когда мы появляемся в деревне, наши проводники сообщают что-то остальным жителям, при этом повторяется одно и то же слово. Крестьяне смотрят на нас с некоторым любопытством. Но больше всего их интересует наш шеврон «Валлония» на рукаве, и вскоре они тычут в него пальцем, задавая таким примитивным образом вопрос. К добру или нет, мы стараемся объяснить, что мы бельгийцы, но, похоже, они не понимают или не верят. «Бельгийцы? Нез-най, не по-ни-май!» Мне приходит другая идея, и я говорю им: «Французы». О! «Я знаю!» Они поняли! И снова появились улыбки, а за ними и угощение. Как и раньше, хлеб-соль подносят женщины. Я догадываюсь, что это означает «добро пожаловать». Чувствую, мы в безопасности. И также думаю, что мы первые иностранные солдаты, которых они когда-либо видели; война обошла эту деревню стороной, возможно благодаря минному полю, защищавшему какую-то часть Красной армии, которая размещалась здесь перед тем, как отойти. Насытившись, мы спрашиваем, можно ли нам помыться, и женщины тут же принимаются подогревать немного воды, чтобы разбавить ледяную воду из колодца, налитую прямо в огромные корыта, выдолбленные из целого ствола дерева.