Василий Болдырев - Директория. Колчак. Интервенты

Чрезвычайно сложным оказался вопрос и с формированием моего штаба. Старых опытных работников, сотрудников по мировой войне, под рукой не было.

При существовавшей вражде между Народной и Сибирской армиями брать людей из их состава – это значило бы только еще больше усилить их рознь. Нужны были нейтральные работники.

Пришлось остановиться на небольшой группе молодежи, главным образом из состава бывшей Академии Генерального штаба. Но и здесь было «но» – академия только что была пленена в Казани; до этого времени она работала с Красной армией и расценивалась «большевистской» 50. Особенной нетерпимостью в отношении академии был одержим штаб Сибирской армии, грозивший расстрелом «ученых большевиков». Начальнику академии генералу Андогскому, энергичному дельцу и недурному организатору, пришлось долго «каяться», чтобы очистить себе дорогу к положению, которое он занял потом в Омске.

Вскоре в Уфу прибыл прорвавшийся через фронт генерал Розанов. Я знал его по мировой войне как весьма дельного и решительного строевого начальника. Политическая его физиономия была мне почти неизвестна; говорили, что он оказался слишком черным даже для «Национального центра».

Розанов был начитан, хорошо владел языками; я знал о его склонности к «вековым устоям», но не допускал совершенно, чтобы он мог сделаться тем Розановым, которым он оказался в бытность его в Красноярске, а затем и на Дальнем Востоке.

Выбирать было не из кого и некогда. Розанов был назначен начальником моего штаба. Мне передавали неудовольствие Комуча – кажется, даже пришлось поговорить по этому поводу, если не ошибаюсь, с В.К. Вольским, – но решение осталось неизменным.

Положение на фронте было весьма сложно. Красная армия, видимо, реорганизовалась. Это стало заметным и в области высшего управления, и в области тактики. Меня особенно поразили донесения о боях, происходивших в районе Вольска и на сызрано-самарском направлении.

Красные широко и умело начали применять тактический охват, обламывали крылья противника и угрозой обхода вынуждали к спешному и беспорядочному отходу. Положение Самары делалось чрезвычайно тревожным.

Слухи о немецком руководстве крепли все более и более. Во всяком случае, чувствовалось, что вожди-любители получили значительную прослойку толкового и опытного руководства.

В общем, нажим красных особенно энергично обнаруживался в четырех главных направлениях: а) Саратов – Уральск, б) Сызрань – Самара, в) Казань – Бугульма и г) Пермь – Екатеринбург.

Довольно сильный отряд красных действовал вдоль Оренбург-Ташкентской железной дороги, со стороны Актюбинска. Постепенно возникал и так называемый Семиреченский фронт, с главнейшим направлением Копал – Семипалатинск.

Тяжесть положения Народной армии, оренбургских и уральских казаков и чехов значительно усиливалась отсутствием прочных резервов и хроническим недостатком боевых припасов. Сибирская армия все еще формировалась и была отделена огромным расстоянием от боевого фронта.

Скудность железнодорожной сети вдоль левого берега Волги крайне затрудняла маневрирование и взаимную поддержку. Каждая отдельная группа в сущности предоставлялась своим собственным силам, причем каждая из них должна была сама справляться и с тем крайне изменчивым в условиях Гражданской войны настроением, которое создавалось среди населения 51.

Правильно налаженной агитационной работы у антибольшевистских группировок не было; она не создалась в должной мере и потом. В этом отношении Красная армия всегда была в значительно более выгодном положении.

В этот начальный организационный период, конечно, нечего было и думать о широких стратегических заданиях. Важно было только наметить предельный рубеж, на котором можно было бы задержать красных и выиграть столь необходимое время для переформирований, перегруппировок и – что самое важное – для подхода резервов из Сибири.

Не исключалась возможность отхода до перевалов через Уральский хребет. Это ставило в очень тяжелое положение Уральское казачье войско и значительно затруднило бы связь с южной Добровольческой армией.

Туда было послано извещение о создании в Уфе Всероссийской власти, о заместительстве меня Алексеевым в Директории.

Претензии юга в то время были еще очень велики. Я предполагал, что извещение Директории там будет встречено без особого энтузиазма. Так оно, конечно, и было.

Но это не представляло особой важности. Разрыв между фронтом юга и Поволжья был слишком велик. Надо было, прежде всего, сойтись поближе.

В то время связь была возможна лишь через небольшой казачий отряд, занимавший Гурьев, затем через Каспий и Северный Кавказ, откуда только что было получено сведение, что оперирующий там отряд Бичерахова приветствует Директорию и просит руководящих указаний.

Это облегчило связь и с южной Добровольческой армией. Более короткое направление для связи могло быть через Царицын, но оно не было надежным. Отсутствие радио чувствовалось весьма сильно. Красная армия и в этом отношении имела значительные преимущества.

При большем единстве, при отсутствии сепаратизма у южан наиболее выгодным представлялось добиваться непосредственной боевой связи с южной Добровольческой армией, то есть направлять все усилия и главный удар в юго-западном направлении, примерно на фронт Саратов – Царицын.

При успехе операции в этом направлении получилась бы огромная охватывающая красных дуга, сжимание концов которой сулило самые решительные результаты. Москва, кроме того, лишилась бы запасов богатого юга, лишилась бы угля и столь необходимого ей жидкого топлива.

Но эта сложная операция была, конечно, не по силам Народной армии, обратившейся в тонкую паутинку, которая начала легко рваться под напором красных. Надо было быстро привести в готовность только что мобилизованные силы Сибири и бросить их за Урал.

Этого из Уфы было сделать нельзя. Условное подчинение Сибири подкрепить там было нечем. Руководящее круги в Омске были заняты другими делами: они готовились к тому, что произошло затем 18 ноября.

Предоставленная самой себе Народная армия постепенно теряла столь необходимый плацдарм на правом берегу Волги, теряла важнейшие переправы и постепенно отжималась красными к Уралу.

Сепаратизм и идеологическая отчужденность юга, страх опоздать с торжественным въездом в покоренную Москву продолжались еще долго и потом, когда Директорию сменило уже единодержавие Колчака. Эта отчужденность, как уже отмечалось, особенно чувствовалась в отношении Директории.

Наоборот, с севера, из Архангельска, где образовалось свое правительство, с членом Директории Н.В. Чайковским во главе, получилось не только признание Директории как центральной Всероссийской власти, но и горячее стремление к возможно скорейшему установлению связи.