Вадим Месяц - Второй концерт Рахманинова как национальная идея: критика, полемика, интервью

Р. И.:В 2005 году Вы основали Центр современной литературы, издающий книжную серию «Русский Гулливер». В чем заключалась цель данного проекта?

В. М.: Мы начинали с книжной серии, которую делали совместно с издательством «Наука». Потом стали работать самостоятельно. На настоящий момент «Гулливер» – издательство, в котором выходит несколько серий: «Академический проект», «поэтическая», «мемориальная», «Гуманитарные исследования», «античная» и т. п. С другой стороны, «Русский Гулливер» не столько издательский, сколько мировоззренческий проект, ставящий своей целью смену культурных парадигм, установившихся в России, на наш взгляд, по недоразумению. Я не стану говорить о постмодерне как об «оккупационном режиме», через это ерничество было необходимо пройти. Любой опыт положителен. Главное – перешагнуть и двигаться дальше. Мне в девственной Беларуси иногда кажется, что у здешнего общества нет прививки культурного или социального релятивизма… Чувства юмора, если хотите… «Революция через социальные сети» делает здесь офигенные вещи, но массе населения ход с аплодисментами в адрес правящего режима непонятен. А ведь как похоже на «асимметричный ответ», народное творчество.

Деятельность «Гулливера» близка к подобному акционизму. Внешне близка. «Призывание царей», которое я делал в разных странах, начиная с родины Александра Македонского; «Защита солнца» на 52-й Венецианской биеннале, заговоры против дождей и наводнений в Питере и Амстердаме, похороны Ленина, возложение Ельцина в Мавзолей, перенос камней с Синайской горы в Гималаи, в Стоунхендж, Кёльнский собор с мощами волхвов, в индейские пещеры и японские горы и т. п. Работа проведена масштабная, хотя люди знают о ней по обрывочной информации из Сети. Самое время издать обобщающую книгу. «Русский Гулливер: наша революция». Выход намечен на начало следующего года. Пока она не издана, мы с Андреем Тавровым опубликовали две книги эссе: «Письма о поэзии» Андрея и «Поэзия действия» Вашего покорного слуги. Начали подбивать бабки. А то забудется все. Если говорить коротко, «Гулливер» занимается созданием ритуалов, восстановлением связи земли и небес. Я называл нас «арт-группой», но, думаю, эти дурашливые термины в данном случае не работают. В Беларуси занялся «восстановлением» Великого княжества Литовского. Белорусы-литвины… это, по существу, было их государство. Материалов пока не публиковал, покажу потом.

Р. И.:Какова современная литература России? Каковы тенденции ее развития?

В. М.:Я уже говорил: усреднение писательского и читательского уровня как следствие «восстания масс». Преобладание заимствований, имитация, вторичность. Перепевание и, надеюсь, переосмысление западного опыта. Здесь полезно понимать, что, как минимум, поэзия наших постиндустриальных соседей накрылась медным тазом, а у нас есть шанс на собственный голос. Не буду ворчать: талантливых людей много. Отработаются интерпретационные механизмы, шкала оценок, – все, что сейчас пребывает в культурной оппозиции и подполье, всплывет. Главная тенденция, думаю, в поиске соответствия между поэтической речью и уникальным «русским», условно говоря, культурным кодом. Вот его ломать не имеет смысла, это точно. А что касается массовой литературы… Я этот предмет совсем не знаю… Друзья ругаются. Это, видимо, следует понимать как возмущение, что читают Акунина и Пелевина, а не их, родимых. Мне как-то фиолетово. Все должно отстояться, пройти проверку временем, да? Вы помните, что было популярным в начале или середине века? Не Платонов же… Не Добычин. И сейчас то же самое. Просто в процесс чтения вовлечено больше людей: повысилась грамотность. И они читают то, что им нравится. И писатели пишут для них, поскольку знают, что следует написать, чтоб понравиться. И перед ними надо снять шляпу: они ведут себя очень даже жертвенно, принося на алтарь повседневности свои бессмертные души.

Р. И.:В 2011 году вышла ваша книга «Норумбега: головы предков». Вы поднимаете проблему реальности. Насколько мы в вездесущем симулякре способны разузнать подлинную реальность? Что есть действительность?

В. М.:Это первый том большой работы. «Мы то, что мы воображаем», – сказал какой-то пишущий индеец. В принципе, так и есть. Вернуть людям способность к воображению – вполне задача. Попытаться нащупать «подлинность»: эта забытая вещь существует даже в мире «производства безразличий». Витальность, глубина, попытка помочь и спасти… Хм, здесь все-таки важно чувствовать дух времени. Через симулякры мы перешагнули, архетипы остались. Эти сущности больше похожи на медицинский факт, они действительно неизменны. Мы говорим о человеческой природе. И в ней всегда останется стремление к подлинному, пока есть такие вещи, как мама, земля, море… смерть… Можно даже проще. Вы варите деревенскую курицу, и ее аромат распространяется на весь дом, да? А когда варите бройлерную из супермаркета, о запахе можно только догадываться.

На примитивном уровне это тоже выбор между подлинным и поддельным. Подлинное в виде organic food становится достоянием высших классов, что, конечно, потешно. Современное общество представляет собой спектакль, который не может вечно продолжаться. Можно говорить о массовой избалованности, извращенности вкусов, отрыве от традиций, глупости… Но если у народов осталось чувство самосохранения, они эти детские болезни переживут. Может, загнутся некоторые вещи типа поэзии, в том смысле, как мы ее сейчас понимаем, или, там, искусство психологического романа, но появится что-то новое, и оно, это новое, рано или поздно обратится к старому. Как мы сегодня смотрим на античную поэзию или с замиранием сердца слушаем народные песни. В общем, я бы в сложившейся ситуации не паниковал. Люди по-прежнему готовы прислушиваться ко всему, что делается с чистым сердцем. Надо искать какие-то новые слова, чтоб достучаться. Или по-другому преподносить старые истины.

Р. И.:В книге «Норумбега: головы предков» Вы пишете: «Все мы лизнули в детстве топор на морозе, и теперь нашей речи привычней шаманский вой, чем внятное слово». Возникает вопрос: каков был язык первого человека? Каков будет язык сверхчеловека?

В. М.:Вначале было дело (говорит Фауст у Гёте), потом попробовали это дело назвать и обозначить. Народные мифологии и ритуалы, описанные Фрэзером и Тейлором, для меня – поэзия гораздо б о льшая, чем светская культура «правильного составления слов». Есть предположение, что поэтический язык первочеловеков был более действен, чем нынешний. Колдовство – практическая вещь. Восхваление Бога – более высокая практика. При упоминании о «сверхчеловеке» мне проще думать о его универсальности, чем о ловкости и силе какого-нибудь «супермена» или «паука». Бодхисатва, человек просветленный, – вот это хороший образец. Потому я бы скорее изучал физиологию и язык йогов, а не фантазировал о «киборге». Лучшее, что мне на эту тему попадалось, – «Йога: бессмертие и свобода» Элиаде. Хотя тут не читать надо, а медитировать. А книги пишутся по-разному. Так, чтобы что-то с неба упало, бывает редко. Материал собираешь, планируешь. Полно рутинной работы. Я сейчас пишу некоторую прозу: до недавнего времени знал, что с кем будет, страниц на тридцать вперед. Приехал в гости друг, геолог, коллекционирует минералы… Крупнейшая коллекция того-то и того-то. Оказывается, занялся в последнее время метеоритами, ездит в экспедиции, копает, сделал какой-то чудесный глубинный металлоискатель. Поговорили несколько вечеров. Господь мне его послал, что ли? Стало понятно, чем дальше будут заниматься мои герои, легла карта. Самое странное, что текст приближался к этим метеоритам и без того. В общем, теперь осталось эту книжку только написать. Возни еще много, но алгоритм движения прояснился. Благодаря случайной, в общем-то, встрече.