Евгений Додолев - Александр Градский. The ГОЛОС, или «Насравший в вечность»

Градский рассказывал:

Комментарий Александра Борисовича Градского (успевшего в режиме курортного цейтнота прочитать по диагонали рукопись настоящей книги летом 2012 года в Крыму):

– У Саши Буйнова всегда так, да не так. Фамилия Валова была Милославский. К песне «Скоморохи» Саша Буйнов придумал так называемый нисходящий риф в басу в одной части из четырех. Лерман всегда свои песни сам придумывал от начала до конца. Даже голосоведение в трехголосиях. Шах же всегда со мной и Буйновым консультировался, как улучшить свой бессмертный хит «Мемуары», и довел оркестровку и вокал до идеала. Никакой заячьей шапки у меня не было и так далее по списку… А по поводу совместного сочинения скажу так: песни Шаха и Буйнова подвергались моему «профессиональному» критицизму в некоторых моментах, и создавалась ситуация, похожая на творчество коллективное, на манер того, как делали музыку многие западники. Конечно, и Шах, и Буйнов многое предлагали в моих первых опытах изменить, и иногда я их мнение принимал, иногда посылал куда подальше. Они, разумеется, делали так же с моими предложениями. И несмотря на то что я придумал многоголосие и в «Мемуарах» в «Бобре» Шахназарова, а также в «Аленушке» Буйнова и многое менял в гармонии у них обоих, все равно считаю их песни именно их продуктом. Так нам было удобнее: кто принес и придумал главное – тот и автор. Потом мне эта чехарда надоела, и я стал работать самостоятельно.

«Муху-цокотуху» мы создали так: ко мне пришли Шах и Буйнов с портвейном, и я сыграл им «Муху» от начала до конца. Мы никогда с группой ее не играли, ни в одном концерте. Иногда я пел и играл ее один в своих сольниках, эта вещь (семнадцатиминутная) не записывалась и вряд ли когда-нибудь будет реализована. Что касается буйновских джинсов, то скажу честно – мои первые «левиса» я надел аж в 1962 году, их привез мне дядя после американских гастролей, и таких обалденных джинов ни у кого в Москве я лично не видел. А Сашкины штаны имели примерно 127 дырок, что тогда не было еще модным делом, и выглядели позорно. После того, кстати, как мы с Полонским прибили их гвоздями к полу, Буйнов их отодрал, зашил 278 дырок и носил еще года три…

Кончился этот веселый период весьма грустно. Этот состав группы «Скоморохи» себя исчерпал. Денежные отношения вконец были разрушены. Мне надоело во всем себе отказывать, в отличие от моих коллег, и лошадка устала везти общий наш хворосту воз в одиночку… Кстати, по поводу… помню, что при первом прослушивании «Abbey Road», от которого я умирал от кайфа, Буй заявил: «Вот, наконец „Битлы“ сделали какое-то дерьмо!» За что я захотел его уничтожить на месте, но сдержался, понимая, что время его «вылечит», что и произошло…

Шах песен, к большому сожалению, теперь не пишет, а Буйнов пишет и поет совсем другую музыку, я бы так выразился, в ином жанре…

Свою первую мелодию Градский написал именно в 1966-м. Ехал в троллейбусе и сочинил «Синий лес». На тот момент он уже три года играл в группе, которая исполняла англоязычные песни, и в какой-то момент четко осознал: для того чтобы продолжать музыкальную карьеру и зарабатывать на этом деньги, надо делать что-то свое, что и осуществил. И пошло-поехало. В конце концов Градский стал исполнять свои песни соло и вскоре привлек внимание Пахмутовой, которая записала с ним «Как молоды мы были». Пять или шесть показов по Центральному телевидению за полгода сделали исполнителя всесоюзно узнаваемым. Он стал собирать стадионы и целое десятилетие колесил по стране, заезжая в Москву, лишь чтобы перевести дух.

– За эти годы я, например, побывал в Иркутске семь раз на полных аншлагах. Дворец спорта – это сложная работа. Нужны внутренняя сила и внутренняя энергия, чтобы «пробить» такую массу людей. Суметь взять аудиторию – отдельный талант. Я этому не учился, но у меня получается.

Музыковед Аркадий Петров в 1977 году писал:

«В противоположность „Славянам“ и „Скифам“ „Скоморохи“ исполняли преимущественно уже свои песни – Градского, Буйнова, Шахназарова… В период работы со „Скоморохами“ сформировалась и исполнительская манера Градского. Несмотря на несомненное влияние вокала „Beatles“ с его достоверностью и „простонародностью“, корни этой манеры скорее итальянские. Сказались и песенки Робертино, и академическая постановка голоса в Гнесинском институте (с 1968 года Градский был студентом вокального факультета), и любовь к бельканто (Градский боготворил Карузо и Джильи). Если же присмотреться пристальнее, можно было ощутить еще один элемент – негритянский блюз и „соул“ (Рэй Чарльз и Отис Реддинг). Им Градский обязан импровизационностью исполнения. Он никогда не связан до конца нотным текстом, всегда может повести мелодию „по обходному пути“, изменить ее ритмическое дробление, украсить своеобразными „росчерками“.

Такими были истоки вокальной манеры Градского. Манеры совершенно самобытной».

Из «Песен нашего поколения»:

«В начале лета 1966 года в Донецкой филармонии появился ансамбль Давида Тухманова „Современник“. Тухманов в ту пору был известен эстрадными обработками бардовских песен, которые он насыщал фри – джазовыми интонациями, но к середине 60-х годов он почувствовал, что джазовые музыканты, с которыми он работал до сих пор, уже не в состоянии передать драйв современности. Поэтому, когда в 1966 году Тухманов собрал ансамбль „Современник“, он пригласил для работы двух музыкантов модной столичной бит-группы „Славяне“ – Виктора Дегтярева (бас) и Вячеслава Донцова (барабаны). В одном из московских ресторанов Тухманов познакомился с талантливым молодым гитаристом Валерием Хабазиным (в будущем – музыкант ВИА „Веселые ребята“ и „Самоцветы“), которого тоже позвал в свой ансамбль. Сам Тухманов в этом составе играл на электрооргане. Солистами ансамбля „Современник“ стали Любомир Романчак и Татьяна Сашко (жена Тухманова). В „Современнике“ Тухманов в полной мере смог реализовать свою любовь к твистам и рок-н-роллам. Именно там впервые прозвучала песня „Последняя электричка“, которая в исполнении Владимира Макарова вскоре станет всесоюзным хитом. В состав своего ансамбля Тухманов приглашал и певца Александра Градского, но тот в „Современнике“ долго не задержался, заработал немного денег и умчался обратно в Москву».