Евгений Додолев - Александр Градский. The ГОЛОС, или «Насравший в вечность»

На вопрос о смысле жизни ответ я придумал лет восемь назад. Смысл жизни – в постоянном поиске этого смысла, а если этого поиска не происходит и никакая энергия не выделяется, считай, ты просто помер. Если ты ищешь смысл жизни, никогда его не находя, то выделяешь при этом некую человеческую энергию, которая может кому-то пригодиться. А если кто-то скажет мне, что нашел смысл жизни, то я этого человека направил бы в больницу Ганнушкина или в Кащенко, потому что на следующем этапе он начнет этим найденным смыслом делиться с окружающими.

– У вас очень мужественный облик. А есть ли что-либо, что может заставить вас заплакать?

– Довольно странно, но, когда происходит настоящая трагедия, я никогда не плачу. Помню, мы с отцом на похоронах матери оба стояли с белыми лицами, но не плакали. Мы до такой степени заморозились оба, что нас можно было ткнуть палкой, и мы ничего бы не заметили. Но у меня бывают ситуации, когда я не плачу, но слезы текут. И ничего с этим сделать не могу, причем совершенно точно знаю, что вот сейчас, через 30 секунд, у меня потекут слезы, и вот я сижу как дурак, жду, что это произойдет.

Во-первых, плачу, когда поет Мария Каллас, и ничего с собой сделать не могу. Я, хорошо обученный, профессиональный музыкант, умею петь достаточно свободно, но я не понимаю, как у нее получается так петь. Но, может быть, мне и не надо этого понимать.

Также я не понимаю, почему в течение очень многих лет, когда смотрю фильм „Судьба человека“, в том месте, где мальчик кричит: „Я знал, что ты меня найдешь“, начинаю плакать. Даже сейчас, вспоминая этот момент, не могу спокойно говорить. Когда я как-то рассказал об этом самому Сергею Федоровичу Бондарчуку, то он признался, что тоже в этот момент плачет. Хотя, по его словам, во время съемок он думал о чем угодно, но только не о высоком и значительном. Есть еще пара музыкальных произведений, не буду их называть, вызывающих у меня слезы.

– Когда-то ваша песня „Как молоды мы были“ стала гимном целого поколения. А сегодня есть ли такая, которую можно назвать гимном 20–30-летних?

– У песни „Как молоды мы были“ довольно любопытная история. Когда я ее записал, мне было 26 лет. И слова „как молоды мы были“ в исполнении 26-летнего разгильдяя звучат странновато, но мне удалось на какое-то время влезть в шкуру человека взрослого, видавшего виды. И получилась красивая песня, с очень точно подобранными стихами Николая Добронравова. Но эта песня не сразу стала такой, какой мы ее знаем. Она писалась для кинофильма „Моя любовь на третьем курсе“ по пьесе Михаила Шатрова „Лошадь Пржевальского“ о студенческом отряде. По замыслу режиссера петь ее должны были стройотрядовцы – в бардовской манере, сидя у костра. Но когда Александра Николаевна Пахмутова придумала эту роскошную мелодию, ей показалось, что песня слишком хороша, чтобы ее промычать у костра. Что касается дня сегодняшнего, то, насколько я могу судить по своим детям, они вообще не слушают нашу современную музыку. Сейчас такой песни нет. Хотя, может быть, я просто не знаю такой.

– Вы известны своими свободолюбием и независимостью… А ведь в советские годы говорить и петь можно было далеко не все.

– Нет, это не про меня, я всегда на эстраде делал только то, что хотел. Другое дело, я никогда не пытался бегать по сцене голым или ломать гитару об усилитель, как это делают некоторые музыканты. Но у меня не было случая, когда я чего-то не спел, потому что мне сказали: это петь нельзя. Конечно, бывало, что пластинка, которую я записал, выходила не в том виде, в каком я хотел. Но если ко мне на концерт приходили и говорили, что эту песню не стоит петь, потому что в обкоме будут недовольны, я просто разворачивался и говорил: отменяйте концерт. Никто не отменял, зрители пришли в зал, билеты проданы, и отменять концерт очень накладно. Из-за этого у меня сложилась определенная репутация – скандалиста, человека, который всегда настоит на своем.

– Какие московские места вы бы могли назвать своими любимыми?

– Я люблю многие московские местечки и какое-то одно из них выделить в качестве самого любимого не могу, настолько они все разные и непохожие друг на друга. В каждом из дорогих для меня московских уголков есть что-то особенное, подходящее под определенное настроение. Например, застывшая гладь воды на Патриарших прудах или шумная и суетная Тверская. Еще мне очень нравится юго-запад, где я прожил довольно долго. Сами понимаете, что этот список далеко не полный.

– Наверное, в него следует включить и консерваторию, которую вы оканчивали?

– Нет, я не люблю это место. Хотя центр Москвы сейчас мне нравится значительно больше, чем раньше. Потому что если в годы моей юности вечерами он выглядел тяжело и мрачно, то в наши дни благодаря подсветке он преобразился, заиграл новыми красками и выглядит очень привлекательно. И сейчас мне очень хотелось бы как-нибудь вволю побродить по вечерней Москве. А времени нет абсолютно. Еще мне очень нравится Третье кольцо, когда там нет машин и поэтому можно очень быстро ехать.

– Ас какой музыкой вы ассоциируете Москву?

– Московские бульвары я бы сравнил с Шопеном, а центр – это конструктивизм какой-то… Даже сложно так с ходу назвать какое-то конкретное имя… Наверное, это Скрябин».

В самом начале 2012 года в российском ЖЖ опубликован пост блогера christopher_d, чей журнал именован «Зеркальная Книга Христоносца»:

«В музыкальные магазины поступил зловещего вида артефакт, представляющий собой закатанную в целлофан черную коробку – эдакий инновационный ящик Пандоры. Каждый, кто, проявив интерес, брал данный артефакт в руки и пытался рассмотреть черные-черные буквы на черной-черной поверхности, неизбежно ухватывал взглядом полоску белой бумаги, приклеенную к обратной стороне этого загадочного бокса. Надпись на полоске гласила: ЭТОТ CD НЕ РЕКОМЕНДОВАН ЛИЦАМ, НЕ ДОСТИГШИМ 18-ЛЕТНЕГО ВОЗРАСТА. СОДЕРЖИТ НЕНОРМАТИВНУЮ ЛЕКСИКУ И ГРУБЫЕ ВЫРАЖЕНИЯ.

При более внимательном изучении артефакта все благополучным образом прояснялось: заслуженный деятель искусств, лауреат Государственной премии, народный артист России Александр Борисович Градский выпустил свой долгожданный авторский альбом „Неформат“.

Вы довольно много проворонили, если до сих пор не пополнили свой музыкальный арсенал этой ядреной часовой (часовой в самом прямом смысле слова) бомбой в черной картонной оболочке. Отец русского рока с огоньком и присущим только ему нешаблонным профессионализмом подтверждает права на свое отцовство. Лично мне в процессе прослушивания вспомнились и фестивали „Задворки“ конца 80-х с искрящимися от энергетики музыкантами «ДДТ» и упоительными акустическими сетами Градского, и зажигательные телеэфиры того же времени, и полночные эфиры радиостанции „Юность“ с хит-парадом Александра Градского, открывшие мне Саш-Баша и „Наутилус Помпилиус“, и, конечно же, диск „Несвоевременныя пђсни“, изданный в начале 90-х, в который вошла фактически вся перестроечная обойма „градских“ песен, с ошеломляющим воодушевлением принимавшихся рок-фэнами на стадионах: там были и посвященная Высоцкому „Песня о друге“, и „Баллада о лицах «страдальцев»“, и „Антиперестроечный блюз“, и „Мы не ждали перемен“, и „Песня без названия“, и много других нетленок. С тех пор прошло двадцать лет, история страны сделала очередной неуклюжий виток, и снова настало время песен о свободе и достоинстве – песен честных, непричесанных и неотформатированных. И уж коли большинство местных рок-н-ролльщиков, подсевших на ипотеку и сладкие корпоративные пайки, набрало в рот воды, за дело снова берутся зубры. Своеобразной связующей нитью времен служит лучший, на мой взгляд, трек альбома „Неформат“ – „Баллада об «уставшем» карауле“, отсылающий нас, согласно информации в буклете, к 1991 году. Эта песня вполне могла бы украсить репертуар блистательного „Наутилуса Помпилиуса“ периода записи саундтрека к так и не снятому фильму „Человек без имени“ (вспомним хотя бы песню „Боксер“), настолько она „дышит“ тем воздухом, утоляя духовную жажду кристально выверенным текстом и щемящим симфонизмом. К слову, альбом „Неформат“ записан с помощью симфонического оркестра (пусть это не пугает приверженцев рок-традиции, поскольку этим песням к лицу любая рубашка), а также Национального академического оркестра народных инструментов России, хора Краснознаменного академического ансамбля песни и пляски Российской армии имени Александрова и детского хора „Мандрагора“ (зацените название!) из Клина. В числе других хитов альбома можно назвать и полный спокойного достоинства „Шансон“ (аккомпанемент заставляет улыбнуться, вспомнив деловитых гусляров из фильма „Иван Васильевич меняет профессию“), и „Песню о любви“, и „Песню об иносказательности“, и, безусловно, посвящение-стилизацию „Галичу“ (альбом вообще изобилует интонациями Галича и Вертинского), и забойный сатирический блок „Спортивная + Застольная“, и цепкий суперхит 10-летней давности „2000-й год“, и как бы выпадающий отсюда в иное измерение лирический „Романс“, и ударное завершение альбома (только не слушайте пластинку с детьми, тут едва ли не каждый трек взрывоопасен, не говоря уже о двух финальных!). В общем, как мы видим, фактически весь цикл достоин многократного и вдумчивого прослушивания и мотания на ус, и за это автору альбома низкий поклон. Будем же, братья-сестры, добры друг к другу и чутки к происходящему вокруг. А выход из „ситуевины“ давно уже подсказан мудрым создателем „Несвоевременных пђсен“ и „Неформата“ – удержаться от пустословия арен и просто самовыражаться, не ожидая перемен».