Ирина Прохорова - Сказка в творчестве Н.А. Римского-Корсакова

Много чудес рассказала султану Шехеразада, "приводя стихи поэтов и слова песен, вплетая сказку в сказку и рассказ в рассказ". Так прошла ровно тысяча и одна ночь — почти три года. И Шахриар помиловал свою жену. Вот откуда взялись — как говорит легенда — сказки "Тысячи и одной ночи".

Шахриар и Шехеразада. Грозный царь и мудрая рассказчица... Они предстают перед нами в самом начале сюиты, в ее вступлении. Суровые, тяжеловесные звучания рисуют облик жестокого султана. Громогласные духовые инструменты оркестра, словно слившись в один могучий голос, провозглашают музыкальную тему, которая звучит повелительно и грозно, как приказ.

Но вот слышится совсем иная музыка: мягкое, задумчивое пение солирующей скрипки под нежно звенящие аккорды арфы. Мелодия скрипки вьется извилистым тонким узором и напоминает затейливые импровизации восточных народных музыкантов и певцов-сказителей. Эта музыка, по словам Римского-Корсакова, рисует ”Шехеразаду, как бы рассказывающую грозному султану свои чудесные сказки”.

Начинается первая сказка. Море, Синдбадов корабль... Не сиделось дома Синдбаду. Звали его вдаль широкие просторы моря, манили несметные богатства заморских земель, а еще больше влекло то таинственное и фантастическое, о чем рассказывали бывалые путешественники. И хоть много бед подстерегало его в этих странствиях, каждый раз, возвратись домой, он тосковал по морю и, не выдержав, вновь снаряжал корабль и плыл в далекие страны.

Вот каков он был, неугомонный Синдбад-мореход, о котором однажды рассказала Шахриару Шехеразада. Чего только не пережил Синдбад! Как-то попал он на необитаемый остров, с которого мог спастись только, привязав себя к лапам гигантской сказочной птицы Рухх. Птица эта была так велика, что в сравнении с ней Синдбад казался не более муравья, и кормила своих птенцов слонами! В другой раз Синдбад оказался в руках гигантских молодцов, от которых едва унес ноги; однажды его едва не проглотил дракон; на Синдбаде долго ездил верхом злой волшебник, от которого он сумел избавиться только хитростью; он даже был захоронен заживо, но и из могилы сумел все-таки выбраться живым.

Но прежде чем рассказывать о приключениях Синдбада, нужно было в музыке нарисовать море, ставшее вторым домом этого неутомимого странника. Может ли не полюбить море тот, кто хоть раз его видел?! То ласковое, то гневное, изменчивое, как живое существо, — сколько вдохновенных образов рождало оно в искусстве! Его рисовали писатели и композиторы, живописцы и поэты. Помните Пушкина?

А лермонтовский одинокий парус, что белеет ”в тумане моря голубом”, —

Все свое великолепное дарование посвятил морю знаменитый живописец И. К. Айвазовский. О нем можно было бы сказать словами Пушкина:

Разнообразнейшие морские пейзажи — ”марины” — Айвазовского поражают своей высокой правдивостью. Море спокойное, чуть подернутое легкой зыбью, в ясную, тихую ночь, с жемчужно-золотистыми лунными бликами на блестящей серовато-голубой водной глади, или залитое радостным сиянием дня, с красочным контрастом желтых солнечных тонов и синих глубин.

Особенно впечатляет на полотнах художника изображение морских бурь. Их воспринимаешь так, словно сам стоишь на берегу разъяренного, бушующего моря.

Айвазовский рисовал бури в самые различные моменты. Вот шторм еще только собирается: темно-серые густые облака низко нависли, закрывая небо, возбужденные волны бурлят и перекатываются (картина ”Черное море”). А вот ураган в самом разгаре (картина ”Гроза”). Тяжелые свинцовосизые, почти черные тучи словно слились с такой же тяжелой сине-черной водой. Не сразу поймешь, где вода, а где небо. Сквозь мглу и темень виднеется силуэт тонущего, а на первом плане люди на плоту, в отчаянном усилии борющиеся за жизнь... А вот прославленная картина ”Девятый вал”. Свежее утро занимается после штормовой ночи. Яркий розово-желтый свет зари заливает небо. В воде — тончайшая игра желтых и синих, лиловых и изумрудных тонов. Буря еще не утихла: самая высокая волна — девятый вал — подняла к небу свою гриву, грозя потопить горстку путешественников, переживших ужасную ночь и спасшихся на обломке корабля.

В музыке с такой же любовью и огромным мастерством, как и Айвазовский, рисовал море Римский-Корсаков. Он создал столь же впечатляющие морские пейзажи во многих своих произведениях. Цикл романсов ”У моря” на стихи

А. К. Толстого, где в звуках изображены могучий прибой и море, то тревожно бурливое, то умиротворенное. Картина ”Окиян-море синее” и причудливая фантастика водных глубин в ”Садко” — и в опере, и в симфонической картине. Живописная симфоническая интерлюдия в ”Сказке о царе Салтане”, передающая музыкальными красками поэтические строки Пушкина:

В музыке — мерное колыхание волн, тяжелые качания плывущей бочки и сверкающие блестки звезд...

Да и как было Римскому-Корсакову не рисовать море? С детства маленький Ника полюбил морскую стихию, еще не видя ее. Он мечтал стать моряком, как его дядя, адмирал, и как обожаемый старший брат, командир шхуны. Мальчик увлекался чтением книг о дальних плаваниях, играл в морские путешествия, строил игрушечные бригантины и шхуны, у которых все было как у настоящих кораблей. Его мечта сбылась: он окончил Морской корпус, стал моряком и совершил на учебном корабле длительное кругосветное плавание, пройдя по северным и южным морям. Он видел море и спокойным, ласковым, с тихим, будто ленивым покачиванием волн, и бушующим, со стоном и ревом бросающим огромные водяные глыбы, сокрушающим все на своем пути. И первые сказочные образы, взволновавшие воображение юного музыканта, были, как мы помним, морские (”Садко”). И кто знает, быть может, когда композитор в 1888 году создавал один из лучших своих морских пейзажей — море в ”Шехеразаде”, — в его воображении оживали виденные в юности картины, оставившие глубокий след в его памяти. ”Чудная погода, ровный, теплый ветер, легко взволнованное море, темно-лазоревое небо с белыми кучевыми облаками... Дивный, темно-лазоревый днем цвет океана сменялся фантастическим фосфорическим свечением ночью”. — Слушая начало первой части ”Шехеразады”, можно представить себе и такое море, увиденное Римским-Корсаковым в юности, во время кругосветного путешествия и описанное позже в ”Летописи”. Музыка с зримой яркостью передает величавое движение водяных громад: мелодия переливается медленными, ровными волнами на фоне могучего и мерного колыхания сопровождения. Слышится чередование приливов и отливов. Временами возникают и мгновенно гаснут короткие ”всплески”-отзвуки — как вспыхивают и тут же растекаются белым кружевом пены ”беляки” на гребнях волн. Когда звучит эта удивительная по своей живописности музыкальная картина — не только слышишь мерный гулкий рокот океана, но, кажется, видишь его бесконечные просторы, отсвечивающие самыми разнообразными оттенками синих, зеленых, белых и сизо-серых тонов.