Синтия Леннон - Мой муж Джон

Утро в день отъезда выдалось прекрасным и солнечным. Я собралась рано, но Патти, Джордж и Ринго, которые должны были ехать на вокзал в нашей машине, явились с опозданием. Когда Энтони привез нас на станцию, оставалось всего пять минут до отправления поезда. Джон выскочил из машины вместе с остальными и побежал на платформу, оставив меня плестись следом с нашими сумками. За последние годы у него вошло в привычку не беспокоиться о мелочах, для этого существовали специально обученные люди. Я следовала за ним настолько быстро, насколько могла. У вагона образовалась настоящая куча — мала из фанатов, репортеров, полиции и пассажиров. Пробивая себе путь к платформе, я уперлась в огромного полицейского, который преградил мне дорогу и, не зная, что я вместе с «Битлз», оттолкнул меня в сторону: «Прости, милочка, слишком поздно: поезд отправляется».

Я начала звать на помощь. Из двери вагона высунулся Джон, увидел, что произошло, и закричал: «Скажи ему, что ты с нами! Скажи, чтобы он пропустил тебя!»

Но было поздно. Поезд медленно тронулся, я осталась стоять на платформе, с нашими сумками. Слезы ручьями текли по моим щекам. Все это было ужасно унизительно. Репортеры вокруг щелкали затворами фотокамер, сверкали вспышки, а я чувствовала себя полной идиоткой. Питер Браун, помощник Брайана, приехавший проводить нас, подошел ко мне, обнял за плечи и сказал, что обязательно устроит мне машину до Бангора: «Ты еще раньше них туда приедешь», — сказал он, стараясь успокоить меня.

Откуда ему было знать, что плакала я не потому, что не попала на поезд? Мои слезы объяснялись тем, что этот случай в моих глазах символизировал исход нашего брака. Джон сидел в поезде, набиравшем скорость и устремленном в будущее, а я отстала. Стоя на платформе и глядя вслед уходящим вдаль вагонам, я была уверена, что это мое одиночество однажды станет постоянным. До Бангора меня отвез Нил Эспи — нолл. Дорога заняла около шести часов, и ехать в машине было гораздо комфортнее и спокойнее, чем в поезде с этим репортерским цирком. Но я смотрела в окно на прекрасные деревенские пейзажи, и сердце мое сжималось от страха: что же нас с Джоном ждет впереди?

Мы приехали на место тихо, после того как толпа поклонников и прессы уже успела шумно и радостно поприветствовать всю честную компанию. Бангор, маленький городок на побережье, как будто недоумевал, что же такое на него обрушилось. Все бросились обнимать и целовать меня, кроме Джона, который, наоборот, принялся меня отчитывать: «Син, ну почему ты всегда оказываешься последней? Как ты вообще умудрилась не сесть на этот чертов поезд?» — «Может, если бы ты не оставил меня тащить сумки, я бы и успела, дорогой», — ответила я. И вообще, как у него только язык поворачивается упрекать меня, когда он сам повел себя так бестолково? По давно выработанной привычке, как и сто раз до того, я проглотила обиду. Как и раньше в таких случаях, я не хотела ссоры, особенно на людях. Мне следовало проявить большую твердость. Слишком, слишком многое я ему позволяла и прощала.

Нас всех разместили в общежитии огромного учебного центра, вместе с парой сотен других последователей учения Махариши. Наша с Джоном комната была самой обычной: две кровати и шкаф с ящиками. Джон был искренне удивлен: «Это что — то новенькое, правда?» Правда.

В этот момент в нашу комнату тихонько втиснулись совершенно ошарашенные Мик и Марианна: «Слушай, Джон, что за дела? И чего дальше?..»

«Дальше — снова в школу», — засмеялся Джон.

Вступительный семинар был назначен через полчаса в актовом зале. Там собралась разношерстная толпа: давние приверженцы учения Махариши, с одной стороны, разодетая в психоделические наряды поп — элита — с другой. Все сидели чинно, скрестив ноги, на голом деревянном полу. Марианна, оказавшаяся рядом со мной, шепотом сообщила, что у нее только начались месячные, и спросила, нет ли у меня чего — нибудь. К счастью и совершенно случайно, было. Марианна мне сразу понравилась: она была доброй и какой — то чересчур хрупкой для жестокого мира рока и наркотиков.

В тот же день, после полудня, «Битлз» провели пресс — конференцию, на которой открыто отказались от приема наркотиков, в соответствии с учением великого Махариши. А ведь всего месяц назад они вместе с группой других поп — звезд на целой странице Times распространялись о том, что закон о запрете марихуаны неприменим и аморален. Пол публично заявил, что принимает ЛСД, и все прекрасно знали, что и другие тоже. Теперь же все перевернулось с ног на голову. Пресса была в диком восторге.

Но едва успело заявление «Битлз» появиться на страницах газет, как его тут же перебила другая ужасная и трагическая новость. Мы как раз возвращались в свою комнату, когда один из репортеров сообщил нам, что Брайан Эпстайн — человек, который направлял «Битлз» по жизни последние шесть лет, — найден у себя дома мертвым.

Я знала, что теперь уже никогда не будет так, как раньше. Никто не верил, и все были в ужасе от случившегося. Джон побледнел как полотно. Те шесть лет, что Брайан занимал место в сердце каждого из «Битлз», из — за огромного количества событий и жизненных поворотов казались нам целой эпохой. Для нас он был проводником, наставником, другом, старшим братом и отцом, благородным, мудрым и в то же время расчетливым бизнесменом, главным режиссером невиданной славы и успеха «Битлз», покровителем, прошедшим с нами весь путь — от нашей свадьбы и первой кроватки Джулиана до наших переездов, выходов в свет, дней рождения и юбилеев. Для Джона даже больше, чем для остальных, Брайан был по — настоящему близким человеком. Их связывали взаимное уважение, восхищение и искренняя привязанность.

Подробностей мы в тот день узнали немного: судя по всему, передозировка медицинскими препаратами, возможно, в целях самоубийства. Все это было чудовищно. Не только то, что он умер в возрасте всего тридцати двух лет, но и то, что обстоятельства его смерти требовали специального расследования. Журналисты, конечно же, ухватятся за все торчащие наружу неприглядные детали.

Пресса уже начала собираться перед входом в учебный центр, когда мы с Джоном прошмыгнули незамеченными в нашу комнату. Мы сидели, обнявшись, и плакали. Боль от потери и шок сблизили нас. «Господи, Син, что же делать?» — спросил Джон. Я была не в состоянии дать сколько — нибудь вразумительный ответ.

Репортеры были намерены стоять до последнего, пока кто — нибудь не выйдет и не сделает заявление для прессы. Коллеги пришли в нашу комнату, чтобы обсудить, кто сможет выступить. Джон сказал, что это сделает он, и, спотыкаясь, вышел к нацеленным на него объективам камер и фотоаппаратов. На него тут же обрушился шквал вопросов.