Александра Бушен - Молодой Верди. Рождение оперы

И потому, хотя спектакль сильно затянулся и время было поздним, финальный гимн бисировали.

Верди выходил кланяться. Он смутно ощущал, что опера его имела бесспорный и огромный успех. У него даже мелькнула мысль, что успех «Навуходоносора» превосходит все театральные триумфы, при которых ему когда-либо довелось присутствовать. Но он с удивлением констатировал, что это сознание не приносит ему ощущения безумной, захлестывающей радости. Не приносит ему чувства упоения собственным торжеством. Он изнемогал от неимоверной слабости, разлившейся по всему телу. Ему казалось, что у него болят все кости, ноют все суставы. Ему казалось, что он может упасть и тут же, на деревянном полу сцены, заснуть свинцовым сном. Он вспомнил, что с утра ничего не ел. Выпил только немного черного кофе. К нему подошел Мерелли. Импресарио держался торжественно. Он шел как-то боком, втянув живот, выпятив грудь и скользя по шероховатому полу, как танцмейстер по зеркальному паркету. Мерелли был не один.

— Мой молодой друг, мой дорогой маэстро, — желая казаться изысканным, Мерелли вдруг заговорил в нос, — мой дорогой маэстро, с вами хочет познакомиться граф Ренато Борромео.

Граф Ренато Борромео принадлежал к высшей миланской знати. Он был преподавателем аристократического клуба Казино деи Нобили.

— Я хочу только возобновить наше знакомство, — сказал граф Ренато. — Мы с вами уже встречались. Лет восемь назад, если не ошибаюсь. Помните?

В его тоне была искренность и подкупающая теплота. Верди вспоминал с трудом. Лицо графа было ему совершенно незнакомо. Когда же он встречался с ним? Должно быть, в то время, когда композитор, будучи учеником Лавиньи, экспромтом разучил и продирижировал ораторией Гайдна «Сотворение мира». Исполнителями были любители, дилетанты. Многие из них пели очень фальшиво, и с ними пришлось повозиться. Это Верди помнил очень хорошо. Он весьма удачно продирижировал тогда гайдновской ораторией. И вдруг в его памяти всплыло забытое: он вспомнил. Его учитель Лавинья сообщил ему тогда, что граф Борромео возымел намерение заказать ему, Верди, начинающему композитору, и, в сущности, даже еще не композитору, заказать ему торжественную кантату по случаю бракосочетания одного из членов этой знатной миланской фамилии. Но молодой Верди так и не дождался этого предложения. Очевидно, нашли для столь ответственной работы композитора более опытного, чем неизвестный ученик малопопулярного учителя.

— Мы будем теперь встречаться с вами часто, надеюсь, — говорил граф Ренато. — Но я не хотел откладывать удовольствия выпить за вашу прекрасную оперу и за ваш сегодняшний успех.

Он повернул голову и сделал рукой жест куда-то в сторону. Верди увидел лакея, стоявшего с подносом. Другой лакей разливал шампанское в бокалы. Он ловким движением подымал и опускал бутылку. Вино пенилось. Композитор почувствовал, что во рту у него пересохло и подумал, что выпить будет очень приятно. Но сразу же испугался. Пить вино в состоянии такой смертельной усталости и на пустой желудок! Он заснет неминуемо и мгновенно тут же, на полу, у ног сиятельного графа. Он с тоской посмотрел на пол, как бы ища место, где он растянется. Ренато Борромео с улыбкой протянул ему бокал. Вино было золотистым. Со дна бокала один за другим быстро поднимались пузырьки.

— Пью за вашу сегодняшнюю победу, — сказал Ренато.

Они чокнулись. Композитор закрыл глаза и осушил бокал залпом. Он не упал. Наоборот. Он почувствовал себя лучше. Ренато Борромео казался ему очень симпатичным. У него было приятное открытое лицо. Композитор нашел сходство между ним и его прославленным предком, ученым кардиналом, основателем знаменитой миланской библиотеки. Ренато продолжал говорить. Он говорил негромко. У него был спокойный ровный баритон.

— Я думаю, что выскажу не свое личное, а наше общее — всех ваших сегодняшних слушателей — пожелание, если скажу вам: пишите. Не откладывайте в долгий ящик сочинение новой оперы, такой же прекрасной, как та, которую мы слышали сегодня. Пью за вашу следующую оперу.

Граф Борромео взял с подноса два холодных, чуть запотевших бокала (шампанское стояло во льду) и протянул один из них композитору.

«Теперь непременно будет плохо», — подумал Верди. Но он, не робея, взял бокал и опять осушил его до дна. Оказалось, что композитор и на этот раз ошибся. Ему не стало плохо. Он почувствовал себя неожиданно бодрым и сильным. И только перестал слышать то, что говорил ему граф Ренато Борромео. Он думал о том, что хорошо было бы выпить еще. И собирался сам, не дожидаясь приглашения графа, взять бокал с шампанским. И думал выпить его просто так, без всякого тоста. Он стал искать глазами лакея с подносом. Но того уже не было. И он не заметил, как и когда распрощался с милейшим графом Ренато. Он видел вокруг себя заискивающе-приветливые, улыбающиеся лица. Какие-то незнакомые люди окружали его, пожимали ему руки, говорили что-то о давнишнем знакомстве, о своей безусловной и непоколебимой уверенности в его таланте с того самого дня, как он впервые дебютировал в театре. Композитор слышал восторженные похвалы, изысканные комплименты, грубую лесть.

Пазетти по своему обыкновению суетился и громко разглагольствовал. По его словам выходило, что чуть ли не он «открыл» Верди как композитора.

— Я надеюсь, вы помните, маэстро, дорогой маэстро, что я ваш старейший друг. Я ваш друг еще со времен «Оберто».

— Неправда, — сказал Верди. Ему казалось, что он слышит отвратительную фальшивую ноту и обязан ее выправить. — Неправда, вы никогда не были моим другом.

Пазетти деланно рассмеялся. Он постарался обратить в шутку понятный только одному ему выпад Верди.

— Боже мой, маэстро, вы ужасно нелюбезны. Ужасно нелюбезны, — повторил он с огорчением. — Но что поделаешь! Победителей не судят! («До чрезвычайности груб и невоспитан — вот медведь» — подумал Пазетти про себя.)

В эту минуту быстрыми шагами подошел Солера. Он обнял композитора и чуть не задушил его в объятиях.

— Где ты пропадаешь? — спросил Верди, слегка отстраняя либреттиста, повисшего у него на шее.

— Тысячи, тысячи раз поздравляю, — взволнованно шептал Солера, дыша композитору в лицо и обдавая его запахом табака и душистой помады. — Будь мне благодарен за превосходное либретто. Твое дело в шляпе! Ты теперь знаменитость! Будущее в твоих руках. С завтрашнего дня тебе будут принадлежать любые женщины — сможешь выбирать среди самых недоступных, — прибавил он многозначительно. — Твое изображение украсит собой коробки конфет и миндальной пасты для смягчения кожи. Владельцы галантерейных магазинов назовут твоим именем галстуки и подтяжки, а хозяева ресторанов новые соусы! Это слава, мой друг! Завидная слава!