Александра Бушен - Молодой Верди. Рождение оперы

Композитор показал и второе действие. Он играл очень выразительно и с увлечением.

— Третье действие начинается с марша, — сказал он, — с марша ассирийцев. — И приготовился играть.

— Довольно, — сказала синьора Стреппони и положила руки на клавиатуру, как бы запрещая ему играть. — Довольно, дорогой маэстро. — Синьора Стреппони улыбалась. Глаза ее блестели. — Чудесно! — сказала она. И, как бы в задумчивости, повторила еще раз: — Чудесно! Это какая-то необыкновенная музыка… Не думаю, чтобы я ошибалась… Я ведь немного разбираюсь в музыке. Мой бедный отец приучил меня к этому.

Верди встал. Синьора Стреппони опустилась на табурет перед роялем и перелистывала клавир. Она казалась искренне взволнованной.

— Знаете что, — сказала она, — мы не будем терять времени. Надо, чтобы опера ваша была поставлена, маэстро. Надо всячески постараться, чтобы она была поставлена. Мы сейчас поедем к Ронкони. Я уверена, что партия Навуходоносора очень ему понравится. Иначе быть не может. Синьор инженер, надо послать за экипажем.

— Божественная! — сказал Пазетти. — Моя коляска у ваших дверей. Сочту за честь предоставить ее вам.

— Отлично, отлично, — сказала синьора Стреппони. — Поедем сейчас же! Не откладывая. Я очень быстро оденусь.

Она вышла из комнаты.

— Маэстро, — начал Пазетти, — вам очень повезло.

Он хотел сказать еще что-то, но не успел. Синьора Стреппони уже возвратилась. На ней была черная мантилья, на руках зеленые перчатки, а на голове капор.

Черный капор на бледно-розовой подкладке, отделанный гирляндой из бутонов и цветов яблони.

— Едем, едем, — говорила синьора Стреппони, — я думаю, мы застанем его дома.

Она была очень оживлена и опять казалась совсем молоденькой. Капор с гирляндой из цветов яблони был ей очень к лицу.

Они сели в экипаж. Пазетти рядом с синьорой Стреппони. Композитору пришлось поместиться на откидной скамеечке. Ему было очень неудобно. Он не знал, куда девать ноги. Пышные юбки синьоры Стреппони заполнили всю коляску.

В гостинице, где остановился Ронкони, было людно и шумно. В вестибюле были слышны раскаты голоса знаменитого баритона. Ронкони пел вокализы.

— Занимается, — сказал Пазетти.

— Ничего, ничего, — сказала синьора Стреппони, — успеет заняться потом.

Она быстро бежала по лестнице и, чтобы не наступить на длинную пышную юбку, она чуть-чуть придерживала ее спереди обеими руками.

Они постучали и вошли — Джузеппина Стреппони первая. В комнате был беспорядок. На столе — остатки неубранного завтрака, кусок яичницы и остывший кофе, фрукты и вино. На мягкое кресло была опрокинута пепельница; из нее на пол сыпались окурки. Сам Ронкони был в халате, в роскошном бархатном халате, вышитом золотом и отороченном мехом.

— О, ужас! — сказал Ронкони при виде гостей. — Прошу прощения. Не ждал никого.

Синьора Стреппони не слушала.

— Пустяки, пустяки, — сказала она, смеясь. — Дорогой друг, вот привезла вам маэстро Верди. Он написал замечательную оперу. Называется «Навуходоносор». Партия Навуходоносора — для вас. Изумительная партия. Эффектно донельзя! И первый выход верхом. Вы должны сейчас же послушать. Ну, маэстро, давайте, давайте! — Джузеппина Стреппони сбрасывала с пюпитра стоявшие там ноты и приглашала композитора сесть за рояль.

Верди казалось, что он видит все это во сне.

— Навуходоносор? — спросил Ронкони. — Какой Навуходоносор? Где? Почему?

— Ах, не важно, но важно, — смеялась синьора Стреппони. — Вы только послушайте, что за партия! Ну, маэстро, давайте, давайте! — И рукой в зеленой перчатке она легонько подталкивала композитора в спину. — Прямо с выхода Навуходоносора, — шепнула она и повернулась к Ронкони. — Я потом расскажу вам содержание. Сейчас это не важно. Посмотрите только свою партию. Чудо, какая партия!

И Верди стал играть, а Джузеппина Стреппони и Джорджио Ронкони стояли за его спиной и наклонялись над ним, и смотрели в ноты, и знаменитый бас обдавал композитора запахом кофе и сигары.

Ронкони читал ноты не так легко, как синьора Стреппони, и она помогала ему, декламационно интонируя его партию. Это выходило у нее очень выразительно, и композитор подумал, что она замечательная актриса. Они до конца посмотрели партию Навуходоносора.

— Ну, каково? — спросила синьора Стреппони. Она раскраснелась и быстро дышала.

— Хорошо, конечно, — сказал Ронкони. — Отличная партия и эффектная. Но, дражайшая, ведь я сейчас занят. На весь сезон занят. Когда идет эта опера? Теперь? В карнавальном? Да что вы? Да разве я могу успеть? У меня три новых оперы!

— Господи, — сказала синьора Стреппони и даже топнула ножкой, — я удивляюсь вам! Как вы можете говорить так? Да у вас никогда в жизни не было такой партии. Я не понимаю, как такой выдающийся драматический певец-актер может равнодушно пройти мимо такой роли и не схватить ее, не вцепиться в нее зубами. Этот Навуходоносор! Что за роль! Что за образ! Да это же шекспировский образ. Это король Лир и Макбет, вместе взятые!

Ронкони улыбнулся.

— Не улыбайтесь, пожалуйста! Вы должны мне верить. У вас в репертуаре никогда в жизни не было такой роли. Подумайте! Образ шекспировской силы. Трагедийный образ. И первый выход верхом на коне. Это тоже что-нибудь да значит!

— Да я не спорю, — сказал Ронкони. — Роль хороша и эффектна. — Он, видимо, колебался. — Вот, что я сделаю, — сказал он, — сообщу Мерелли, что не хочу петь в опере Нини. Кстати сказать, она мне не по душе. И вместо оперы Нини исполню Навуходоносора.

— О, прекрасно, — сказала синьора Стреппони, — прекрасно, прекрасно! Сегодня же надо поговорить с импресарио. Маэстро, ваша опера будет обязательно поставлена. Я уезжаю через два дня и Ронкони тоже. Но за эти два дня все будет обусловлено. Сегодня же поговорим с импресарио.

Синьора Стреппони была очень оживлена и полна решимости.

Композитор возвращался домой пешком. Пазетти поехал проводить синьору Стреппони. Она сказала на прощание: «Вы написали чудесную оперу, маэстро. Передайте это от моего имени импресарио. Впрочем, я сама сегодня же скажу ему об этом».

Композитор чувствовал себя счастливым, по безмерно усталым. «Навуходоносор» будет поставлен в карнавальном сезоне. Теперь в этом не было никаких сомнений. Он завтра же зайдет к Мерелли и скажет, что Джузеппина Стреппони согласна петь в его опере. Он чувствовал себя безмерно усталым и шел с трудом. Ноги казались ему свинцовыми, и он часто спотыкался и один раз даже чуть не упал. Он поглядывал на широкие тумбы, врытые в землю у ворот домов, и думал, что хорошо было бы остановиться, присесть на такой тумбе и дать телу немного отдохнуть. Он с утра ничего не ел и был голоден. Клавир «Навуходоносора» больно оттягивал ему руку.