Моисей Янковский - Шаляпин

Так началась его жизнь вдали от родины. Вместе с семьей он оседает в Париже, но практически проводит там очень мало времени. Длительные гастроли в разных государствах Европы и Америки гонят его из страны в страну, из города в город.

В первые годы он строит надежды на то, что вот-вот государства признают СССР, и тогда все станет на место.

«Будем надеяться, что в будущем, когда все окрепнет и властям не будут мешать заграничники, мы хорошо заработаем также и на театрах. Признаться, я не ожидал, чтобы Америка так бурливо восстала против признания нашего правительства. Ну, да черт с ними. Я думаю, это вопрос времени. А если нас признают, то жизнь наша, думается мне, будет хорошей — все как один заработают, и машина пойдет полным ходом. Потерпим!»

При этом свое возвращение он обставляет какими-то особыми оговорками. Ему многое не нравится в театральных порядках на родине, в частности то, что актеры стали «политиканничать», вместо того, чтобы заниматься своим настоящим делом. Он с иронией называет некоторые имена театральных деятелей, которые на родине нынче в чести и т. п.

Если разобраться в высказываниях, изложенных в письмах первых лет эмиграции, вдуматься в причины недовольства тем, что якобы происходит в советском театре вообще и в бывшем Мариинском в частности, то создается впечатление: он сам себя уговаривает, что имеет основания быть чем-то недовольным и что ему надлежит выдвигать какие-то условия прежде чем вернуться домой. Но, уговаривая себя, он в то же время внятно объясняет, что его держит за рубежом — деньги.

Мотив денег проходит красной нитью через большинство писем Шаляпина в Россию. В январе 1924 года, находясь в Чикаго, он пишет дочери:

«Может быть, после будущего сезона в состоянии буду работать у себя на родине, ну, а пока что надо подкрепиться материально, а то я ведь уже немолод!!!» В декабре того же года из Миннеаполиса (США): «По России и по вас по всех скучаю, конечно, ужасно, а с другой стороны, необходимость заработать деньги заставляет меня сидеть здесь и в Европе. Как посмотрю, очень уж много народу, которому нужно помочь […] Слава богу, что еще хватает сил, а то ведь 1 февраля мне стукнет 52 годика. А в будущем, ведь если не запоешь, так уж никто и гроша не даст. Приходится думать об этом, и очень».

Еще спустя полгода пишет из Баден-Бадена, где лечится от сахарной болезни: «Ужасно противно иметь нужду в деньгах. Много добыча их отнимает здоровья и счастья. Детей вижу мало, друзей почти никогда, — отвратительно! А что делать???»

В то же время он ведет переговоры с директором академических театров И. В. Экскузовичем через Дворищина о возвращении в Ленинград. Он назначает Экскузовичу свидание в Берлине для переговоров о новом контракте на выступления в России. Экскузович в Берлин не приехал, и Шаляпин заключил договоры на длительные гастроли в Америке, Германии, Австрии, Австралии, Новой Зеландии. Он пишет Дворищину в октябре 1924 года: «…Снова в Россию не попаду года два с половиной».

К тому времени, то есть к 1924 году, все дети, кроме старшей дочери Ирины Федоровны, оставшейся в Москве, оказались за рубежом.

Обретя вторую семью, Шаляпин нисколько не ослабляет интереса к детям от первого брака. Он сердечно относится к Иоле Игнатьевне, всегда в письмах расспрашивает о ней. Когда она выезжает ненадолго в родную ей Италию, он ведет переписку с ней. Когда она привозит из Советской России сыновей Федора и Бориса, он общается с нею как с близким человеком. Однако Иола Игнатьевна, итальянка по рождению, не оставляет Россию. Она становится москвичкой и не покидает старшей дочери Ирины, которая теперь замужем и служит в театре. В отличие от Марии Валентиновны, Иола Игнатьевна нашла в России вторую родину. Шаляпин оформил развод с нею только в 1927 году.

Артиста тревожит, что его дети тянутся к искусству. Он считает, что в искусстве может работать только человек с явно выраженным талантом, иначе его судьба будет печальна — судьба посредственности. В то же время ему приятно, он гордится тем, что в некоторых из его детей открывается какое-то художественное дарование. Они — его дети, они унаследовали от него мечту отдать себя искусству. Вот Ирина и Лидия стали профессиональными артистками. Борис — о нем говорят, как о талантливом художнике. А Федя мечтает работать в кинематографе.

Пока необходимо трудиться, помогать каждому из них, думать и о тех, кто остался в Москве, и о вдове Усатова тоже думать — она одна в Ялте, без средств, ей нужно ежемесячно посылать деньги…

Он писал: «Детей вижу мало, друзей почти никогда…» А у него были друзья за границей: композиторы Сергей Рахманинов, Николай Черепнин, художник Константин Коровин, скульптор Сергей Коненков, писатель Иван Бунин, балерина Анна Павлова… И иностранцы: певец Титта Руффо, композитор Морис Равель, писатель Клод Фаррер… Он не порывал отношений с ними, радовался каждой встрече. Но жизнь проходила в поездах, на океанских лайнерах, в отелях. Чтобы не разлучаться с женой и детьми, он иногда брал их с собой в дальние вояжи. Но дети подрастали, им следовало учиться, приобретать профессию. Нельзя было обрекать их на бродячую жизнь людей, сопровождающих всесветного гастролера.

Он редко мог позволить себе беспечно отдыхать среди близких. А тут еще стали подступать со всех сторон болезни — прежде всего диабет, всегда напоминавший о себе, ревматические боли в суставах, частые простудные заболевания, особенно в области дыхательных путей, — а это для певца очень опасно. Великан, человек редкой физической выносливости, он преодолевал многочисленные недуги, одержимый неотвязной мыслью, что ему уже много лет, что век певца краток, что нужно всех обеспечить. Страх перед бедностью держал его в постоянном плену. И продолжались непрерывные скитания по белу свету.

Его гонорары, как и прежде, были огромны. Уже в 1925 году он купил доходный дом в Париже и оборудовал на верхнем этаже роскошную квартиру для себя и семьи. В такой квартире он никогда еще не жил.

«Квартира Шаляпиных занимала весь пятый этаж большого дома на авеню Эйлау, против которого высится Эйфелева башня. Свое жилище Шаляпин устроил с любовью, с тем вкусом и чутьем прекрасного, которое было ему свойственно во всем. Вся квартира — это картинная галерея, начинающаяся еще на лестнице; на площадке висят два огромных полотна. Картины старинных мастеров размещены и во входной галерее, уставленной музейными креслами в старых, потертых гобеленах. В гостиной висит изумительный портрет Шаляпина работы Серова и Коровина. В громадном кабинете — в замечательной по красоте комнате с верхним светом, — исключительно уютном, несмотря на свои грандиозные размеры, над большим камином из резного дерева помещен портрет Федора Ивановича кисти Кустодиева, который, по словам близких, он особенно любил», — писала в двухтомнике «Ф. И. Шаляпин» Г. Гуляницкая, проживавшая в те годы в Париже.