Моисей Янковский - Шаляпин

Он кочевал по миру, поглощенный трудным бытом гастролера и серьезнейшими выступлениями, от которых публика, как всегда и везде, ждала чего-то необычайного. Он, видимо, не слишком задумывался о том, что будет завтра. Между тем российская белая эмиграция, несомненно, имела на него виды. Ей было важно, чтобы Шаляпин пристал к «ее берегу». Обильная информация, помещавшаяся в русских зарубежных газетах, ставила его нередко в фальшивое положение.

О нем писали все, что было угодно досужим газетчикам. Например, что он собирается построить дом в Голливуде и там проповедовать религию поклонников солнца; что ему все равно, какая власть в России — большевики или царь, так как его жизнь — сцена; что он, может быть, перейдет в английское или американское гражданство и т. п. Таких сообщений, как и прежде, он не опровергал. Хотя не мог не понимать, что подобная информация доходит до родины, а там может быть истолкована вполне определенно.

Он фактически сидел между двумя стульями.

С ним неоднократно велись переговоры о возвращении домой, о его хотя бы недолгих выступлениях там, — каждый раз он отделывался смутными обещаниями. Наконец, наступил критический момент. В 1927 году в мировой прессе появились сообщения о том, что он пожертвовал 5000 франков в фонд русской эмиграции. На самом деле деньги были переданы в помощь неимущим детям эмигрантов.

Этот факт был истолкован белой печатью по-своему. Газеты стали утверждать, что деньги предназначены вовсе не детям. Злобно настроенный к советскому строю журналист Александр Яблоновский в своей статье высмеял версию о голодных эмигрантских детях. Он писал: «Шаляпину просто надоело […] притворяться лояльным советским гражданином».

Комментарии белогвардейской прессы, подхваченные иностранной печатью, должны были вынудить Шаляпина осветить этот вопрос по-настоящему. Но, как и всегда, он не выступил с опровержением. Однако было очевидно, что деньги все же предназначались нуждающимся детям. Во всяком случае, в Советском Союзе этот вопрос не собирались муссировать. А вот другой вопрос — предполагает ли Шаляпин приехать в СССР и выступать перед советскими зрителями и слушателями, — этот вопрос теперь вновь стал на очередь. Тем более что все время от рабочих поступали запросы, когда же наконец Шаляпин соберется хоть на время приехать домой, чтобы петь для соотечественников.

Советский посол в Париже X. Г. Раковский запросил Шаляпина, но артист опять не дал исчерпывающего ответа. Снова он ссылался на длительные контракты с различными антрепренерами. В итоге 24 августа 1927 года состоялось постановление Совета Народных Комиссаров РСФСР о лишении Шаляпина звания народного артиста республики.

Перед этим А. В. Луначарский в беседе с корреспондентом «Вечерней Москвы» заявил: «Коллегия Наркомпроса считает правильным поставить Ф. И. Шаляпину требование […] обязательно приехать в течение этого года в СССР, по крайней мере на два-три месяца». Когда же запрошенный Раковским Шаляпин дал уклончивый ответ и состоялось решение правительства, Луначарский в той же «Вечерней Москве» выступил со статьей под заголовком: «Почему Ф. И. Шаляпин лишен звания народного артиста».

В ней говорилось (очевидно, в связи с толками о пожертвовании денег в распоряжение эмигрантских организаций), что «лишение звания не связано ни в малейшей мере со всеми этими сложными и несколько неясными обстоятельствами». И далее Луначарский писал:

«Перед Совнаркомом стоял совершенно ясный и точный факт: многолетнее отсутствие Шаляпина, его постоянные отказы приехать хотя ненадолго в СССР, или вернее — постоянные отсрочки такого приезда, с ссылкой на денежные обстоятельства и обязательства перед антрепренерами. Шаляпин не хотел понять, что обязательство его, как народного артиста РСФСР, перед народом этой страны должно стоять гораздо выше, чем обязательство перед антрепренерами. О том, чтобы Шаляпин, богатый человек, мог бы быть действительно скован материальными условиями настолько, что ему физически были бы отрезаны пути в Россию, не может быть и речи. Несколько раз Шаляпин с полной точностью стоял перед дилеммой выбрать одну или другую дорогу. Он знал притом же, что мы вовсе не требуем от него отдаться целиком артистической деятельности в пределах Союза. Терпение истощилось в самых широких кругах трудовых масс, прежде всего именно в рабочих. Нарастало негодование против этого народного артиста, хватающего огромные гонорары в странах Европы и Америки, выступая перед буржуазной публикой, и не желающего ничем скрепить свою связь с рабочим классом СССР.

Решение Совнаркома не будет неожиданностью для Шаляпина. Если действительно за его странным поведением таится все же хоть крупица любви к своему народу и подлинная лояльность по отношению к строящему социализм Союзу Советских Республик, то у него есть прекрасный выход — сейчас же обратиться к правительству с предложением приехать на родину и дать несколько спектаклей и концертов в различных местностях Союза. Я глубоко убежден, — заканчивал статью Луначарский, — что Шаляпин еще вполне в силах дать прекрасный артистический подарок трудящимся СССР и добиться таким путем восстановления добрых отношений с ними».

Шаляпин снова отмолчался. Тем самым он сжег корабли… Так произошел разрыв с родиной.

Шаляпин продолжал свои гастроли по свету. В 1928 году в Америке он сделал 30 выступлений, затем направился в Европу — Париж, далее Германия («Борис Годунов», «Фауст», «Дон Кихот» — десять выступлений), потом спектакли в Лондоне (опять «Борис Годунов» и «Фауст»). После этого он мог позволить себе недолгий отдых в имении Сен-Жан де Люз возле Биарицца.

При содействии Горького Ирина Федоровна выехала к отцу во Францию и жила в его имении. Это была их первая встреча после шести лет разлуки.

И еще одна встреча — приезд А. К. Глазунова в Париж. Он приехал больным стариком, у которого почти все в прошлом. Они сердечно встретились. И в последующие годы нередко виделись, хотя Федор Иванович бывал в Париже лишь наездами. Их дружба продолжалась до самой смерти Глазунова в 1936 году.

Следующий год прошел в столь же напряженной работе, как и предыдущие. Он начался с длительных гастролей в Америке. А затем вновь множество спектаклей и концертных выступлений в Риме, Париже, Лондоне, Варшаве, Остенде. После этого — лечение в Виши, а потом концерты в Англии, и конец года отдан спектаклям в Испании (Барселона).

Он писал Горькому в феврале 1929 года:

«Это мой последний год странствий. В будущем 1930 году, в октябре, будет сорок лет, как я служу на сцене, и хотя я еще крепкая лошадь, но все же устал от этих ужасных странствий по городам, натыканным по всему глобусу. Думаю малость отдохнуть и поездить уже только по тем городам некоторых стран, где можно наконец спокойно и сосредоточенно посмотреть на произведения Человеческого разума, Гения и Души. Чувствую страшную жажду получить наслаждение. Вероятно, это перед смертью? Ха-ха! Смешно! Я никогда не верил, что я могу умереть, а теперь иногда это приходит в голову в смысле по-ло-жи-тель-ном. Прости, болтаю, кажется, скучные глупости!»