Максим Кравчинский - История русского шансона

Именно за особое, со слезой и куражом, исполнение русских песен, за «дикую» пляску полюбил народ цыганских исполнителей.

А. А. Григорьевуверял читателя [13] См. эссе А. Григорьева «Русские народные песни с их поэтической и музыкальной стороны» (1847). :

«Цыгане — племя с врожденною музыкально-гармоническою, заметьте, гармоническою, а не мелодическою способностью; и я думаю, что роль их в отношении к племенам славянским заключается в инструментовке славянских мелодий, что они и делают или, по крайней мере, делали до сих пор. Всякий мотив они особенным образом гармонизируют, и у них, кроме удивительно оригинальных, иногда удивительно прекрасных ходов голосов и особенности в движении или ходах голосов, также ничего нет, хотя именно эти ходы и это особенное движение, которое можно уподобить явно слышному биению пульса, то задержанному, то лихорадочно-тревожному, но всегда удивительно правильному в своей тревоге, составляют для многих обаяние цыганской растительной гармонии.

…Ни одного романса, хорошего или пошлого, будет ли это „Скажи, зачем?“, „Не отходи от меня“ Варламова, или безобразие вроде романса „Ножка“, не поют они таким, каким создал его автор: сохраняя мотив, они гармонизируют его по-своему, придадут самой пошлости аккордами, вариациями голосов или особым биением пульса свой знойный, страстный характер, и на эти-то аккорды отзывается всегда их одушевление, этой вибрацией дрожат их груди и плечи, это биение пульса переходит в целый хор…

Из этого следует, что цыгане важны как элемент в отношении к разработке музыкальной стороны нашей песни… Их манера придает некоторым из наших песен особенный страстный колорит.

…Племя бродячее, племя, хранившее одну только свою натуру (как данные) чистою и неприкосновенною, — цыгане по дороге ли странствий, на местах ли, где они остепенились, как у нас, захватывали и усваивали себе то, что находили у разных народов.

…Певцы, то есть поющие с некоторым искусством, обыкновенно аккомпанируют себе на каком-то инструменте, на балалайке или на семиструнной гитаре, до игры на которых, равно как и до некоторой степени искусства в пении, доходят они большей частью самоучкою…»

Первые годы после появления на имперской сцене цыганское искусство является элитарным. Профессиональных коллективов существовало мало, и услыхать их можно было только в домах родовитых и богатых семейств. Но постепенно ситуация меняется.

В тридцатых годах девятнадцатого века началось вырождение хоров, — считает историк культуры Николай Бессонов. — Это связано с изменением общественной атмосферы — в годы реакции народная песня уже не была такой желанной, как во времена патриотического подъема начала века. Слушатели потянулись к итальянской опере, к заезжим гастролерам. Цыганские хореводы застыли в растерянности, не зная, как теперь прокормить себя и свои семьи. Пытаясь вернуть отвернувшегося слушателя, они пошли по самому легкому пути — ввели в репертуар дешевые куплеты и псевдонародные песни…

…Когда мы говорим о кризисе в цыганском музыкальном исполнительстве, четко обозначившемся в середине XIX века, нам нельзя забывать еще об одном важном обстоятельстве. Постепенно места дворян в зале стали занимать купцы. Именно вкусы этого сословия начали формировать репертуар. Центр цыганского хорового пения постепенно сместился в рестораны. Вот образцы (…) «цыганских» песен 1846 года:

Но не все обстояло столь печально. На годы, с которыми некоторые связывают упадок цыганских хоров, приходится расцвет русского романса. На этой ниве начинают творить блестящие поэты и композиторы.

Понятие «романс» приходит в Россию в середине XVIII века. Тогда романсом называли стихотворение на французском языке, положенное на музыку.

С развитием такого литературного направления как романтизм песенное творчество русских поэтов становится весьма разнообразным как по содержанию, так и по жанровым признакам.

В 1857 году на страницах «Сына Отечества» публикуется блок стихотворений Аполлона Григорьева «Борьба». Одному из произведений цикла выпало стать бессмертным романсом «Две гитары», который автор предпочитал называть «Цыганской венгеркой».

Уверен, внутри у вас невольно зазвенели струны и внутренний голос попросил:

А может быть, вспомнилось другое:

Владимир Николаевич Княжнинв очерке «Аполлон Григорьев и цыганы» (1917) реконструировал обстоятельства появления хита.

Аполлон Григорьев — едва ли не лучший литературный наш критик и весьма даровитый поэт, основательно, как все не подходящее под общую мерку, забытый потомством, да и у современников носивший кличку «чудака», тесными узами связан с цыганством.

…История этой любви до самых последних дней оставалась тайной. Однако, прежде чем рассказывать эту историю, необходимо остановиться на очерке Фета, его рассказе «Кактус», в котором выведены Григорьев и молодая цыганка, увлекшая степенного Афанасия Афанасьевича своим пением.

В 1856 году Фет проживал в отпуску в Москве, на Басманной. Здесь, после 12 лет разлуки, он снова встретился со старым товарищем и однокашником по Московскому университету, Григорьевым. Дело происходило летом.

— Григорьев, — рассказывает Фет, — несмотря на палящий зной, чуть не ежедневно являлся ко мне на Басманную из своего отцовского дома на Полянке. Это огромное расстояние он неизменно проходил пешком, и вдобавок с гитарой в руках. Смолоду он учился музыке у Фильда и хорошо играл на фортепиано, но, став страстным цыганистом, променял рояль на гитару, под которую слабым и дрожащим голосом пел цыганские песни. К вечернему чаю ко мне нередко собирались два-три приятеля-энтузиаста, и у нас завязывалась оживленная беседа. Входил Аполлон с гитарой и садился за нескончаемый самовар. Несмотря на бедный голосок, он доставлял искренностью и мастерством своего пения действительное наслаждение. Он, собственно, не пел, а как бы пунктиром обозначал музыкальный контур пьесы.

— Спойте, Аполлон Александрович, что-нибудь.

— Спой, в самом деле. — И он не заставлял себя упрашивать.