Максим Кравчинский - Музыкальные диверсанты

Реклама о продаже эмигрантских пластинок. Париж, 1930

Вот несколько выдержек из первого списка 1925 года:

«Выхожу один я на дорогу…» (слова М. Ю. Лермонтова) — романс мистический.

«Пара гнедых…» (слова А. Н. Апухтина) — воспроизводит затхлый быт прошлого с его отношением к женщине, как орудию наслаждения».

Народные песни «Возле реченьки, «Вечер поздно из лесочка», «Как-то осенью…» запретили как «песни крепостнического характера».

Далее в документе говорилось:

«Безусловному запрещению к исполнению и подлежат конфискации через органы Политконтроля ОГПУ: а) пластинки монархического, патриотического, империалистического содержания; б) порнографические; в) оскорбляющие достоинство женщины; г) содержащие барское и пренебрежительное отношение к мужику и т. д.»

Предписывалось изымать все записи Плевицкой по той причине, что «все напетое ею не представляет художественной ценности, сама она в свое время была выдвинута в знаменитости и разрекламирована монархистами, а деятельность ее в эмиграции носит явно черносотенный характер», а также романсы Михаила Вавича, Юрия Морфесси, куплеты Станислава Сарматова и Павла Троицкого…

Анонс из газеты «Возрождение». Париж, 1931. Свои выступления Ю. Морфесси начинал с «Марша корниловского полка»:

Как заметила поэтесса из первой волны изгнанников «харбинская Цветаева» Марианна Колосова:

…В стране, где царствовал Ленин,

Было трудно песням звенеть.

Заметка из эмигратской газеты «Возрождение». Париж; 1936

До войны в СССР каждый эмигрант считался врагом. Все созданные бывшими соотечественниками объединения, будь то «Союз инвалидов» или профсоюз русских шоферов такси, не говоря уже о каком-нибудь «Союзе казаков» в официальных бумагах именовались не иначе как «военно-фашистскими организациями», чья деятельность направлена на подрыв, диверсии, свержение… Таким образом, любая активность «недобитых белогвардейцев» в глазах советских властей априори выглядела опасной и деструктивной.

В эстрадном сборнике 1929 года была опубликована серия пародий Михаила Пустынина под заголовком «Как бы написали стихи на тему “Чижик-пыжик” разные поэты». Имитируя стиль «комсомольского трибуна» Александра Безыменского, он писал:

Неудивительно, что при таких настроениях надзирающие инстанции относились к ввозу грампластинок из-за рубежа крайне настороженно. В 1927 году артист балета Большого театра Н. А. Александров отправился на гастроли во Францию. На таможне у него было конфисковано несколько десятков разнообразных грампластинок, в основном с танцами. В общем-то неудивительно, что в чарльстоне, фокстроте или вальсе-бостоне стражи границы усмотрели «элементы буржуазного разложения», но чем им не угодил «Украинский гопак», сказать трудно. Не иначе сыграли популярную мелодию музыканты-эмигранты. Тщетно артист пытался добиться выдачи ему грампластинок, поскольку они нужны ему «для профессиональной работы как артиста балета». В ответ на жалобу в ленинградское отделение Гублита (видимо, Александров въезжал в СССР морем) ему сообщили: «По сведениям, полученным из ОГПУ, грампластинки <���…> уничтожены, как запрещенные к ввозу в пределы СССР».

Надежда Плевицкая и Николай Скоблин. Париж, 1930-е

Год от года режим в Советском Союзе становился все строже. Во времена нэпа люди (пусть и не без бюрократических проблем) могли выезжать заграницу туристами, на лечение и даже на работу. В Париже побывал с семьей Леонид Утесов, а Изабелла Юрьева, Клара Милич и Наталья Тамара даже выступали там в русских кабаре. Вплоть до 1936 года граждане за 500 золотых рублей имели возможность купить в Торгсине заграничный паспорт и выехать за рубеж. Сумма была, конечно, непомерная, но все-таки шанс имелся.

К концу тридцатых железный занавес надолго захлопнулся. Большинство примет старого мира было начисто стерто из повседневности, и лишь песня слабым эхом продолжала звучать в обступающих гранитных скалах реальности. В первое время после Октября 1917-го из-за границы привозили в основном пластинки, где былые кумиры заново перепевали свои старые хиты, но порой звучали там и незнакомые прежде нотки. Так, едва оказавшись на Западе, в 1922 году любимица Николая II Надеэвда Плевицкая записывает в Берлине пластинку с песней на стихи Филарета Чернова, ставшей неофициальным гимном Белой эмиграции:

О Плевицкой и ее коронной песне в своей мемуарной трилогии «Я унес Россию» вспоминал писатель Роман Гуль [6]:

«Знаменитую исполнительницу русских народных песен Н. В. Плевицкую я слыхал многажды. И в России, и в Берлине, и в Париже не раз. Везде была по-народному великолепна. Особенно я любил в ее исполнении “Сумеркалось. Я сидела у ворот, / А по улице-то конница идет…”

Исполняла она эту песню, по-моему, лучше Шаляпина, который тоже ее пел в концертах. В Париже Н. В. со своим мужем генералом Н. Скоблиным жили постоянно.

Но не в городе, а под Парижем, в вилле в Озуар-ля-Ферьер. Концерты Н. В. давала часто. Запомнился один — в пользу чего-то или кого-то, уж не помню — но помню только, множество знатных эмигрантов сидели в первых рядах: Милюков, Маклаков, генералы РОВСа, Бунин, Зайцевы, Алданов (всех не упомню). Надежда Васильевна великолепно одета, высокая, статная, была, видимо, в ударе. Пела “как соловей” (так о ней сказал, кажется, Рахманинов). Зал “стонал" от аплодисментов и криков “бис”. А закончила Н. В. концерт неким, так сказать, “эмигрантским гимном” <���···> Замело тебя снегом Россия… И со страшным, трагическим подъемом: Замело! Занесло! Запуржило!..