Дитер Болен - Ничего кроме правды

С самого начала наибольшей проблемой являлась еда. Мы шли всей группой в ресторан, и нам подавали огромное меню из тридцати блюд. Но стоило сказать: «О'кей, дайте–ка мне свиную отбивную!», как официант отвечал кратким: «Нет!» А если скажешь на это: «Не страшно. Тогда я возьму фрикаделек», снова следовало краткое: «Нет!» Прошло немного времени, и мы поняли, что изо всех этих прекрасных блюд, представленных в меню, не было ничего. Зато имелись в избытке огурцы, помидоры и иногда «цыплёнок по–киевски», своеобразный пирог. Когда режешь его ножом, оттуда брызжет струя маслянистой дряни.

Я знаю, что некоторые подумают: ха! — избалованная поп–звезда с жиру бесится. Но мы и впрямь голодали. Сбросив около пяти кило, я позвонил своей экономке, умоляя: «Пожалуйста, пришли чего–нибудь перекусить!» Но чтобы позвонить, мне пришлось за неделю сделать заказ. Мне было сказано: «Вы можете вести телефонные переговоры в ночь со среды на четверг с 2:34 до 2:35.»

Экономка выслала мне готовые замороженные продукты, по 4 марки за штуку, которые я мог получить в аэропорту: краснокочанная капуста, рулет, биточки по–кёнигсбергски, лапша с соусом. Всё было упаковано в картонные коробочки, для приготовления достаточно было бросить продукт на 5 минут в кипящую воду. Уничтожено было всё до последней котлетки. Над последней коробочкой стояла группа в полном составе и вопрошала, можно ли им полить хлеб моим соусом. Декораторы и менеджеры тоже припёрлись, чтобы понюхать в последний разок. Наконец, мы отправили на поиски провианта наших охранников (Так случилось, что все они были поляками). Секъюрити вернулись, неся под мышкой несколько неощипанных дохлых кур. Я предпочёл бы никогда не узнать, где они их взяли.

Как только мы покинули «Метрополи» Москвы и Ленинграда, к вечной проблеме пропитания добавилась ещё одна — жильё. Не было гостиниц. КГБ, наш друг и помощник, исправляло недостатки, как могло, нас размещали на правительственных дачах. Здесь в порядке вещей были бильярдные, кинозалы и сауны, которые для нас топили старушки из обслуги. Мы раздевались, они забирали наши шмотки. Потом нас избивали ветками, чтобы кровь быстрее текла по жилам. А когда мы выходили, могли попить чайку из самовара.

В маленьких городках бывали проблемы с электричеством. И тогда от шести до восьми часов вечера — как раз столько длились наши концерты — на всех улицах царила мёртвая тишина. Электричества не хватало, чтобы осветить и кабинеты высшего начальства, и наш стадион. В другой раз мы летели «Аэрофлотом», и на высоте 11 000 метров отказал реактивный двигатель. Мы приземлились на каком–то поле. За ночь от нашего самолёта провели асфальтовую дорогу, чтобы мы могли добраться до сцены. Россия — это настоящий рок–н–ролл.

Я не уставал поражаться жестокости элитных армейских подразделений — до восьмидесяти человек в чёрной униформе с резиновыми дубинками избивали наших фанов. Они выбивали зубы или ломали носы, если кто–нибудь не следовал их указаниям. Когда концертный зал пустел, в это время можно было разглядеть на полу лужицы крови. Дошло до того, что я пригрозил уйти со сцены, не доиграв концерт. «Запомни! — сказал я бабе из КГБ, которая вечно торчала возле нас на сцене и синхронно переводила, — если они не перестанут избивать мою публику, я уйду!» Она быстренько побежала к одному из своих начальников в чёрном костюме: «Vnimanije! Esli vy ne srazu perestantje izbivatj auditorii, ja nemedlenno budu prervatj koncert!» В этот раз помогло. Но на следующем же концерте мы столкнулись с той же самой проблемой.

Моими большими поклонниками были Михаил Горбачёв и его жена Раиса. Случайно я встретился с ними в 1998 году на вручении Viva — «Compet» в Кёльне, где я получал «Lifetime Achievement Award» за Modern Talking. Они тусовались в углу с большой свитой, в рядах которой был Оскар Лафонтен. Он едва не лопался от гордости, что находится рядом со столь высокими гостями, и не удостоил меня ни одним взглядом. Другое дело Горбачёва. Она увидала меня, подошла и крикнула восторженно: «Dieter, ljublju Vas!» А потом обняла по–матерински и долго трясла мою руку. Теперь и для Оскара я стал достаточно важной персоной. Он усердно пожал мою руку. «Eto dlja menja bolschaja tschest, schtoby Vy vystupaete v Kremlje! Vascha muzika mnje otschen nravitsja» — вставил старина Горби.

Великие события были обычным явлением во время наших гастролей в ГДР. Государственное концертное агентство возглавлял Цальман. До сих пор во всех турне по Восточной Германии он сопровождает меня. Этот человек очень быстро усвоил, что такое капитализм: сейчас Цальман раскатывает на Мерседесе, имеет дом в Испании и держит под своим контролем Дрезден, Лейпциг, Берлин и Росток.

Люди из советской зоны были моими самыми верными фанатами. Я мог быть уверен, они оттягивались по полной, когда мы начинали играть. Это те самые люди, что сейчас на моих концертах занимают первых три ряда. Мне достаточно лишь разок взглянуть, чтобы сказать: «Ага, вон слева, вон там сидит тип с окладистой бородой. И вон, справа! Он приходит уже в тридцатый раз». Настоящая преданность. Мне становится хорошо, когда я вижу их на своих концертах.

Мне платили в восточных марках, и проблема состояла в том, что восточные марки нельзя было обменять на западные. И ничего нельзя было поделать: или ты играешь за ост–марки или вообще не играешь. Но что делать с такой кучей бесполезных бумажек? Первая идея: купить мейсенский фарфор.

Продавцы были очень любезны: «Никаких проблем, господин Болен, Вы получите фарфор через 12 лет». План номер два: купить «блютнеровский» концертный рояль: «Без проблем, господин Болен, Вам придётся подождать всего лишь 16 лет.» В конце концов я подарил все деньги фанатам: «Кто ещё хочет? У кого ещё нет?» Когда стена пала, я сам себя бил по заднице — теперь деньги можно было обменять в соотношении 2:1.

Ещё в самом начале успеха Blue System я обнаружил, что у меня имеется подражатель. Всё чаще бывало, что я, листая журнал, говорил: «Эй, глянь–ка, это же я!»

А потом приглядывался повнимательней и думал: не, это всё–таки не я.

Моя пиратская копия, так сказать, клонированный Дитер, был на 10 сантиметров ниже меня ростом. Такая же причёска, наверное, крашенные волосы, такие же шмотки, гримм. Имя мутанта было Матиас Рейм, по прозвищу Маца.

На обложке своего первого сингла «Verdammt, ich lieb dich» («Чёрт побери, я тебя люблю») Маца обладал бородкой и был темноволос. А потом он сцапал моего визажиста, Марго Шейерманн, по прозвищу Маго. Когда Маго готовила меня для фотосъёмки, грим состоял в первую очередь из психологии: «Эй, хорошо выглядишь! Какой загорелый! Что же тут гримировать, Дитер?» Ну и, может, втирала немного геля в волосы. Готово! Надо заметить, что фотосъёмка для меня — одна из противнейших сторон этого бизнеса. Я захожу в фотостудию с соответствующей миной и здороваюсь с визажисткой. У неё должны быть чуткие пальцы, чтобы я подготовился, и со мной можно было нормально работать. А Маго достигала такого же результата своим «Эй» и каплей геля.