Дитер Болен - Ничего кроме правды

Или когда я предлагал: «Не пойти ли нам вечером куда–нибудь поужинать? Я мог бы заказать столик на полдевятого!» — и в полночь она была готова. Я был удручён. Собираться пойти куда–нибудь с Вероной — всё равно, что наступить ботинком на жевачку, не двинешься ни назад, ни вперёд. «Слышишь, ресторан уже несколько часов, как закрыт, нет необходимости идти туда» — заявлял я. А от Вероны доносилось: «Наплевать, поехали на бензоколонку. Закажем там бифштексы и какао!» когда я только познакомился с Вероной, она всегда раздобывала еду на заправке. Никаких супермаркетов она не знала. Для неё они были такой же экзотической страной, как Папуа — Новая Гвинея. Зато она всегда знала, какие продукты можно купить на «Esso» или «Shell». Вот только я любил лапшу, а не копчёную колбасу. Я ненавидел эти отходы, спрессованные пополам с жиром.

Я был измотан, страдал нарушениями сна и начал терять вес. Даже Наддель, которая ожидала, что я вернусь из свадебного путешествия загорелым, была в шоке: «Как ты выглядишь? Я думала, ты вернёшься загорелым, счастливым и отдохнувшим, а ты на десять лет постарел! Погляди на себя в зеркало: эта женщина превращает тебя в развалину!» Надя была единственным человеком, которому я мог бы рассказать, как в действительности обстоят наши с Вероной дела. Но я тогда этого ещё не понимал.

Моя мать была горько разочарована, когда я представил ей свою новую супругу: «Мама, это Верона — Верона, это мама!» Через 20 минут она отвела меня в сторонку и спросила ошеломлённо: «Что это ещё за баба? Она не принесёт тебе ничего кроме горя. Может, ты думаешь, что она станет заботиться о тебе? Думаешь, что она будет с тобой и в радости и в горе? Думаешь, что если ты вдруг заболеешь гриппом, и тебя будет рвать, эта женщина будет убирать блевотину?» Но я защищал её: «Нет, я не верю, что она будет это делать, но мне всё равно, она мне нравится!» Я сказал Вероне: «Все люди, которых я знаю, против тебя. Моя семья, мои друзья, мои деловые партнёры — все меня предостерегают». И что же ответила Верона? «Да, они просто не хотят, чтобы тебе досталась такая клёвая женщина». Этому я верил или, по крайней мере, хотел верить.

Мой внутренний мир медленно, но верно рушился. Теперь добавился ещё и стресс, связанный с моими детьми. Иногда Верона говорила: «Они такие милые!», а потом посылала их всех оптом в задницу. Если я, к примеру, обещал Марку, Марвину и Мерелин заехать за ними в 10 часов к маме, Верона решала, что пора бы повздорить. Если я говорил: «Слушай, мне пора идти, подожди меня. Я должен съездить туда и забрать детей», она угрожала: «Когда ты вернёшься, меня здесь не будет. Я должна сейчас поговорить с тобой». Я умолял: «Давай продолжим потом. Когда я заберу детей». Заканчивалось это тем, что все трое до трёх часов дня ждали меня в саду у своего дома и плакали, потому что не могли понять, куда подевался папа, и это разбивало моё сердце.

Потом мы впятером ехали поплескаться в открытом бассейне в Хиттфельде: «Эй, вот я тебя сейчас утоплю!» И Верона была большим ребёнком, она участвовала в каждой выходке, в каждой безумной глупости. И когда все трое снова открывались ей, потому что новая папина жена казалась им такой клёвой, конечно же, незадолго до этого её вызывали люди из фотоагентства: «Слушай, Верона, ты нам нужна, мы как раз теперь устраиваем кастинг!» Она тут же бросала все дела, а Марк, Марвин и Мерилин не могли понять, почему тётя, которая была так добра к ним и играла с ними, исчезла, не попрощавшись.

Верона и её карьера! Об этом можно было бы написать целую главу. Ещё у неё была собака, Пепино, мальтезианец, который был безумно влюблён в неё, и которого она всё время тискала. Для неё он был на первом месте, превыше целого человечества, как она мне объясняла. «Разве он не мил?» — восторгалась она. Неоднократно случалось, что Пепино мешал на съёмках, и кто–то сказал: «Фрау Фельдбуш, Вы не должны впредь брать с собой собаку!» И тым–тырырым, однажды Пепино исчез, и его мисочка осиротела.

С родителями Вероны я так и не познакомился, зато постоянно слышал об этом подозрительном югославе, Алане Мидзике, её бывшем. Верона подолгу болтала с ним по телефону, что заставляло меня ревновать. «Слушай, Дитер, мы с ним знакомы уже 7 лет» — успокаивала меня Верона — «это всего лишь дружба, и к тому же он, вроде как, мой менеджер» — объясняла мне она. И ещё мне было дозволено познакомиться с Соней, её узкогрудой закадычной подружкой. Соня была полной противоположностью Вероне: блондинка с короткой стрижкой, что–то вроде рабыни Вероны. «Слушай, мы не могли бы как–нибудь пригласить её?» — спрашивала моя жена. «Ясное дело, почему бы и нет?» — говорил я.

Хотя я слышал забавные истории об обеих: об их общем магазине одежды, который одновременно был её квартирой. Об этой квартире, в которой была только спальня. Об этой спальне, в которой стояла только одна кровать. И в этой кровати они, по слухам, лежали вместе.

Из–за этого я рассматривал Соню, как инородное тело. Внешне я вёл себя мило, что давалось мне без труда, я ведь всё равно едва виделся с ней. Она весь день шлялась вместе с Вероной. Обе шли своей дорогой, вечером я лежал без сна в постели, ожидая свою жену, тогда как она сидела у Сони на краешке кровати в комнате для гостей и болтала обо всякой ерунде. «Я знаю одну такую, которая кое-с кем знакома, так тот самый видел, как они обе тискались» — рассказывал мне приятель. Это меня доконало. Ситуация обострилась однажды утром, когда Соня со своими намазанными гелем волосами сидела на новом диване, который я только что купил. Она елозила затылком по обивке, я видел только гель, только красное, только пятна, которыми покрылся диван. «Слушай, убирайся отсюда со своими жирными волосам!» — заревел я на неё. Соня снова уехала.

У Вероны было полно разных встреч вне дома: «Итак, у меня сегодня эта встреча, а потом ещё эта, но мы можем встретиться в 22 часа там–то и там–то!» — говорила она, отправляясь в поездку. Собственно, брак я представлял себе совсем не так. Я говорил ей: «Слушай, поехали вместе в Хиттфельд, я покажу тебе супермаркет, там продаётся крабовый салат, который я очень люблю, и рыбный салат. А булочки я беру с кунжутом и с маком. Но кунжут и мак только по субботам и воскресеньям. По будням я люблю мюсли и фризский чай, а к ним свежевыжатый апельсиновый сок. И, кроме того, я люблю «Профессорино», он стоит в холодильнике рядом с йогуртами». Я думал, мне нужно только слегка подтолкнуть её, я хотел, чтобы она за мной поухаживала, чтобы позаботилась обо мне — а какой мужчина этого не хочет? У меня в кухне стоял огромный холодильник, в котором со времён Наддель царило одиночество: один помидор, или просто вода, и десять бутылок шампанского, долгие годы я страдал от этого. Мне представлялся холодильник, который можно открыть и причмокнуть: «Ммм…» и «Ох!», из которого на меня вываливалась бы гора вкуснятины. Но это была мечта, а в действительности от нас с Вероной только искры летели, как от двух кремней. Я был для Вероны своего рода Барри Герёльхеймером, который по средам, голодный, выползал из своей пещеры и смотрел, что Сельма для него приготовила: «Верона, у меня урчит в животе, я хочу чего–нибудь поесть!» — кричал я Вероне, но она нагло возражала: «Если тебе надо поесть — поезжай в Хиттфельд к итальянцам, там уж ты еду раздобудешь!»