Мария Залесская - Ференц Лист

Лист пригласил Лассена в Веймар, чтобы тот заменил его на посту придворного капельмейстера. Сам Лист решил постепенно отойти от дел, оставляя за собой право дирижировать не по обязанности, а исключительно по велению сердца. Назначение Лассена полностью себя оправдало: он оставался в должности музикдиректора и главы веймарского оркестра вплоть до 1895 года.

Пока же, еще не сняв с себя обязанности придворного капельмейстера, Лист дирижировал 27 января большим концертом из произведений Моцарта, программа которого включала финал второго акта «Идоменея», Сороковую симфонию и «Реквием». 18 февраля Лист повторил для веймарской публики «Альцесту», а в начале марта покинул Веймар и отправился с концертами в Прагу. 11 марта состоялся благотворительный концерт в пользу нуждающихся студентов Пражского университета. Лист дирижировал исключительно собственными сочинениями: Вторым фортепьянным концертом, в котором с блеском солировал Карл Таузиг, «Данте-симфонией» и симфонической поэмой «Идеалы». 14 марта пражская публика смогла оценить Первый фортепьянный концерт и симфоническую поэму «Тассо». Лист смело утверждал незыблемость своих идеалов, составляя программы из произведений, наиболее четко демонстрировавших его композиторский стиль. Прага приняла их восторженно.

В концертах 22 и 23 марта Лист дирижировал «Эстергомской мессой» в Вене. Он удостоился аудиенции у императора Франца Иосифа, а партитура «Мессы» была издана за государственный счет.

Наконец, 1 апреля Лист вновь ступил на землю родины. 10-го числа в Пеште в зале Национального музея он дал благотворительный концерт в пользу основания национальной консерватории. Вновь была исполнена «Эстергомская месса», которую на следующий день пришлось повторить в приходской церкви Белвароша.

Из Пешта путь Листа лежал в Лёвенберг (Löwenberg ) [510], где он провел вторую половину апреля в гостях у князя Константина фон Гогенцоллерн-Гехингена [511], большого любителя музыки и покровителя искусств. В гостеприимном дворце князя ежедневно устраивались музыкальные вечера, на которых Лист не только играл свои фортепьянные сочинения, но и исполнял симфонические поэмы, управляя местным оркестром, который он находил вполне достойным.

Интересно, что практически в то же время, когда Лист гостил у Гогенцоллерн-Гехингена, Вагнер был приглашен на аудиенцию к великому герцогу Саксен-Веймар-Эйзенахскому, возвращавшемуся из путешествия по Италии и проездом посетившему Люцерн, где композитор тогда жил. Их разговор весьма показателен для характеристики атмосферы, окружавшей Листа в Веймаре. «Из этой беседы я понял, что мои отношения с великим герцогом Баденским по поводу постановки „Тристана“ в Карлсруэ произвели впечатление на веймарский двор. Когда Карл Александр упомянул об этом обстоятельстве, видно было, что он живейшим образом заинтересован в том, чтобы „Нибелунги“ были поставлены на сцене веймарского театра. Ему хотелось услышать от меня уверения, что я предназначаю эту оперу для Веймара. Мне ничего не стоило обещать ему это. <���…> Между прочим, великий герцог в изысканных выражениях захотел узнать мое „настоящее мнение“ о композиторской деятельности Листа. На это камергер [фон Больё [512]] заметил, что сочинительство Листа не более как забава великого виртуоза. Я был крайне удивлен, не уловив ни малейшего признака неудовольствия на лице великого герцога. Он равнодушно выслушал такой отзыв о друге, которого чтил высоко. Это выставляло в довольно странном свете дружескую верность герцога. Сам я изо всех сил старался поддерживать серьезный тон разговора. На следующее утро я должен был еще раз посетить великого герцога. Камергера не было, и это обстоятельство благотворно отразилось на его мнениях. Он громко говорил о том, что не может по достоинству не оценить советы и заслуги Листа, то одушевление, какое он вносит повсюду. Вообще он отзывался о Листе в самых теплых выражениях» [513] .

В самом начале мая Лист вернулся в Веймар, где практически всё время стал посвящать композиторскому творчеству. Он работал над новой симфонической поэмой «Гамлет» (Hamlet), премьера которой состоялась под его управлением 25 июня в веймарском придворном театре. Это сочинение можно поставить одним из первых в ряду «поздних» произведений композитора. Стиль «позднего Листа» в «Гамлете» ощущается значительно сильнее, чем в близких по времени создания «Идеалах» и «Битве гуннов», что наглядно демонстрирует очередной значительный скачок в эволюции его композиторского таланта. Вот только его истинных ценителей было по-прежнему мало…

Как обычно, в Альтенбург приехало много гостей, среди них — Александр Серов. Важно отметить, что даже такого профессионала, как Серов, в Листе в первую очередь восхищал его исполнительский гений. Александр Николаевич, страстный поклонник творчества Вагнера, ставший идейным провозвестником его идей в России, так и не сумел по достоинству оценить Листа-композитора. Более того, вскоре начиная с 1860-х годов отношения между ними явно охладились. В последние годы жизни Серов не писал Листу, а его произведения, за редким исключением, встречал с отчужденной холодностью — в отличие от Стасова, прошедшего путь от отрицания листовского творчества до его полного принятия; при этом музыка Вагнера находила в лице Стасова одного из самых непримиримых противников. Убежденный «вагнерианец» Серов так и не понял исканий Листа, а идейный «антивагнерианец» Стасов оказался в числе его поклонников.

Справедливости ради следует отметить, что и у Листа оперы Серова не вызывали восторга, чего нельзя сказать о многих других русских операх, например Глинки или Бородина. «Среди присутствовавших на концертах и на репетициях назову еще Серова, который крепко недоволен на меня за мою откровенность насчет его оперы „Юдифь“, с которой я ему посоветовал поступить так, как поступила Юдифь с Олоферном! Представьте, Серов воображает, что он русский Вагнер!!!» [514] — писал Лист Каролине Витгенштейн 30 августа 1864 года.

Но пока Серов проводил в Веймаре незабываемые дни, в полном восторге слушая Листа в домашних концертах. «Что это такое было! Мне представилось, что я в 1842 году, в зале Энгельгардта или Дворянском Собрании, — то же восхитительно-вдохновенное лицо „артиста из артистов“, — то же электрическое, магнетическое, магическое влияние на слушателей… та же ни с чем не сравнимая виртуозность, которой всё нипочем и которая, между тем, только служит мысли! Я только удивляюсь всем концертным пианистам (не исключая и Клару Шуман), как они смеют играть в публике, когда есть на свете такой демон фортепьянного искусства!» [515]